Укус технокрысы
Шрифт:
— По несчастливому стечению обстоятельств паника началась как раз в тот момент, когда мы начали отключать компьютеры от силовой сети. Электрик, делавший это, так и не объяснил, почему он начал с основной ветки питания, а не с резервной. Видимо, из-за той же паники. Основную он вырубить успел, автоматически произошло переключение на резервную, что было потом электрик не помнит. Пришел в себя уже дома, плакал на груди у жены.
— Какие меры были предприняты? — строго спрашивает Сапсанов.
— Пытались разорвать аварийную нитку на подстанции, а потом через смотровой колодец.
— Идите сами, — доброжелательно улыбается Сапсанов, но под скулами его прокатываются желваки. Энергетик в ответ как-то по особому скалит зубы и становится похож на затравленного волка.
— Я так и собирался сделать. Но мне командир спасателей запретил.
— Отключите весь район.
— Я смогу сделать это только через двое суток. Три детских садика, больница, школа — а за окном минус двадцать! Временный силовой кабель пробросят — тогда.
Гриша кладет распечатки на стол перед собой, оглаживает бороду и вдруг решительно встает.
— Ну что же, господа заседатели, полагаю, сообщение главного энергетика института не оставляет никаких сомнений в том, что наша с вами задача в конце концов свелась к стандартной. Я абсолютно уверен: после ее решения все встанет на свои места, и здесь, в Озерце, и в компьютерных сетях. Итак, «Тригон» должен…
Гриша вдруг хватается за горло. Глаза его широко раскрываются, словно он видит не Сапсанова и Крупченко, а черта рогатого радам с вурдалаком. Стул падает. Гриша, перепрыгнув через стул, мчится к двери. Энергетик пытается задержать бегущего, но тщедушный Гриша сбивает его с ног. Сапсанов несколько секунд стоит неподвижно, недоумевая, потом хлопает себя по лбу, а еще через секунду начинает биться головой об стол.
— Скорую! — кричит кто-то.
Возле Сапсанова я оказываюсь первым. Обхватываю его сзади за плечо-шею, заваливаю, прижимаю голову к полу. Здоров, черт… Но и у меня есть еще порох в пороховницах.
Из рассеченного лба Сапсанова сочится кровь. Гриша, которого все-таки перехватили у самых дверей, перестает биться и тихо постанывает. Взгляд его мутен, как у алкоголика после длительного запоя.
Что он хотел сказать? Из всех нас это понял, кажется, только Сапсанов, Ишь, как его корежит. «Тригон» должен… — что?
Я прикусываю язык и вскрикиваю от боли.
— Главное — не думать о белой обезьяне! — кричит Мартьянов, удерживающий Сапсанова за руку.
— О чем, о чем? — не понимаю я.
— О белой обезьяне. Не думайте о ней — и все будет нормально, повторяет он, улыбаясь разбитыми губами. Видно, председатель успел ему заехать.
— Повторяйте, все время повторяйте: «Не думать о белой обезьяне!» еще раз советует экстрасенс, и я послушно твержу про себя: «Не думать! Не думать о белой обезьяне! А то будешь вот так же корчиться на полу… Не думать!»
Мало-помалу Сапсанов успокаивается. Я встаю, тщетно пытаюсь стряхнуть грязь с костюма. Галстук — словно крокодилом пожеванный.
Входят санитары с носилками, забирают Сапсанова, потом Гришу.
Что-то они слишком быстро. Ах да, перед корпусом семь «скорая» дежурит, безотлучно.
В
— Что будем делать, господин Главный эксперт? — спрашивает меня конструктор «Мудреца». — Председателя увезли, заместитель исчез куда-то.
Значит, сбежал. Кто хоть был замом-то? Не помню. Нас осталось пятеро. Конструктор, пожарный, экстрасенс, я и молодой молчаливый человек в строгом синем костюме. Тот самый хмурый хмырь из Управления.
— Может быть, продолжим? — робко предлагает конструктор. Что-то ведь надо решать, как-то выходить из ситуации.
— У вас есть конкретные предложения? — осведомляюсь я, безуспешно пытаясь оттереть рукав пиджака. Он то ли в мелу, то ли в известке. Словно мы с Сапсановым по потолку катались, а не по полу.
— Пока нет. Но…
— Вначале нужно позвонить в больницу и спросить, есть ли там еще места, — советует пожарный. — А потом уже выдвигать предложения.
Смотри-ка… Не одни мы с экстрасенсом такие сообразительные.
— Давайте соберемся завтра в десять утра, — соглашаюсь я. И, неожиданно для самого себя, добавляю: — «Тригон» должен…
Пожарный закрывает ладонью рот. Почему-то свой, а не мой. Мартьянов — обеими руками — уши. Конструктор смотрит на меня с ужасом. Молодой человек по-прежнему непроницаем.
— Работать бесперебойно, — заканчиваю я тягостно повисшую в воздухе фразу.
Что я сказал? Это — я сказал? Почему — бесперебойно? Не думать о белой обезьяне, Впрочем, думать можно уже обо всем. Сейчас нахлынет волна ужаса — и… В больнице еще есть места?
Пожарный отнимает ото рта ладонь. Губы его растягиваются в глупой улыбке. Мартьянов смотрит на меня с восхищением. Конструктор хмурится и бормочет:
— И в самом деле… Это решает все вопросы. И делать ничего не надо…
Хмуро-непроницаемый молодой человек, кажется, несколько удивлен, но по-прежнему молчит. А я… Мне хочется прыгать и петь от радости. Конструктор трясет мою руку:
— До завтра! До скорой встречи!
На лице его играет улыбка. Я трясу головой.
А почему, собственно?
Мир снова становится серым и унылым. Обшарпанные столы, случайные люди рядом. Тревожным красным маячком вспыхивает светодиод на крышке диктофона: кончилась пленка. Я сую его в карман. И последним выхожу из комнаты. Словно капитан с тонущего корабля.
Глава 23
В палату к Грише меня не пускают. Сильнейший нервный шок, в сознание не пришел — все, что мне удалось узнать. Спасатель Артем непрерывно бредит. Главврач обозвал его состояние «низкотемпературным бредом» и сказал, что это уникальный случай в медицинской практике. «Молнию» Воробьеву с приказом прекратить уродование узла «Кокос» я, опомнившись наконец, дал, но поговорить с ним по телефону не смог: нет связи. С Владивостоком есть, с Таймыром есть, а вот со столицей — увы! Не все спокойно в датском королевстве.