Улица 17
Шрифт:
– Извини, парниша, – сказал чей-то голос, отчего Родриго вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял кто-то, одетый в косуху, но он неожиданно вспомнил, что видел этого человека за игрой в баре. Это был один из татуированных мрачных мужиков с вислыми усами.
– Да? – спросил он. – У вас есть ко мне какое-то дело?
– Может, и дело, а может, и не очень, – сказал мужик и помрачнел. – Зависит от того, что передал тебе старик.
– Фигурку Санта-Муэрте, а что? – вскинулся Родриго, подумав, что хорошо, что он оставил ее дома.
– Нам бы ее надо проверить, не пустишь?
– Кому это нам?
– Фигероа. Альфонсо Фигероа, –
Солнце невыносимо пекло, и под его светом можно было пересчитать все крупные грязные поры на лице этого самого Альфонса, похожие на жирные микроскопические дырки от сыра.
– Вы мне ничего не сделаете? – спросил Родриго, и тут только сейчас его наконец-то прошиб пот.
– А я должен? Ты же хороший мальчик, – сказал Эл и неожиданно улыбнулся.
Родриго повернулся к двери, открыл домофон ключами, потом двинулся прямиком к лифту. Когда лифт подъехал, в его верхнем слепящем свете лицо Альфонсо стало напоминать печеное яблоко по колориту, оно как-то скукожилось и стало незначительным. Тут Родриго заметил, что Эл гораздо ниже его ростом. Тогда он совсем осмелел и сказал:
– Я должен передать все Инес, об этом просил покойный.
– Инееес? – протянул Альфонсо и толкнул Родриго в пасть лифта. – Ну ты типа того, поезжай.
– Нет, только Инес может получить фигурку.
– Как скажешь, – улыбнулся Эл и еще раз улыбнулся своими золотыми зубами с щербатыми промежутками. Эл был довольно молод, но его здоровье явно оставляло желать лучшего.
Родриго нажал на лифт, и они поехали.
Когда Родриго начал открывать дверь своей квартиры, он заметил какую-то странную тяжесть в замке, но, не обратив на это особого внимания, повернул ключ. Квартира встретила его странным ощущением ждущей пустоты.
– А вот и наша красавица, – проговорил Альфонсо, подходя к статуэтке Санта-Муэрте, возвышавшейся на столе как грозный символ того, к чему должен был прийти Эл. – Ути-пути, иди сюда…
– Зачем она вам? – проговорил Родриго и недоверчиво посмотрел на то, как Эл, достав перочинный ножик, вспарывает им само основание статуэтки.
– Не трожьте ее, Инес надо доставить… – от волнения его губы пересохли. – В целости и сохранности.
– Не кипишуй, братан, запаяю, и будет как новая, – сказал Эл, несмотря на то, что рядом с ним стоял какой-то громадный третий, вышедший из кухни с пистолетом в руках. Ствол был направлен Элу в голову.
– Что, черт его дери, это такое? – спросил Эл, которого третий свалил на пол. Эл старался высвободиться из цепких объятий незнакомца, кусая ему руки, а Родриго не знал, что и делать. Наконец, третий посмотрел на него и сказал ему:
– Ударь его!
Родриго, опешив, посмотрел на лицо третьего. Не похоже, чтобы тот видел его в кафе. Это было относительно бледное лицо мужчины лет сорока, с густыми бровями и большими губами, некрасивое, но выразительное.
– Давай! Что стоишь!
Эл стонал, но продолжал брыкаться. Родриго взял в руки почему-то палку для селфи и неожиданно для себя ткнул Элу в глаз, из которого что-то отвратительно брызнуло. Эл, матерясь, выпустил статуэтку Санта-Муэрте. Та упала, покатилась и упала к ногам испанца, показав свое полое дно и выпавший из нее пакет с каким-то белым порошком. Родриго поморщился и посмотрел в сторону дерущихся. Эл был связан непонятно как взявшимися веревками из кармана третьего и накрепко
– Ты ведь правда хотел видеть Инес? – спросил третий, когда Эл уже сник и прекратил трепыхаться.
– Так иди. Вместе с пакетом, он ей еще понадобится, – ухмыльнулся третий.
– Да, но куда?
– Монастырь Гуадалупе, сынок. Инес служит Богу… как и мы с тобой отныне.
Родриго неуверенным жестом взял у незнакомца статуэтку и дрожащими ногами переступил по направлению к двери.
Сестра Инес стояла на коленях возле церковной скамьи и думала о том, что голубь, изображенной на витраже, должен когда-нибудь слететь и на нее, осветив ее чело божественным светом. Юноша смотрел не дыша в щелку на торжественное богослужение праздника Сретения и не дышал, сжимая в руке то, чего монастырские стены не должны были видеть. День разгорался.
VI
– Марксизм? – спросил Родриго и поморщился. – Это можно совмещать с католицизмом и..?
–Именно, – сказал загадочный незнакомец, который скоро перестанет таковым являться, человек с удивительно белой кожей и темной бородой. – И этим самым тоже.
Альберто Фигероа тем временем лежал в багажнике и что-то пытался мычать сквозь кляп из старой простыни, а двое мужчин его волей-неволей слышали, так как у «альфа-ромео» вполне нормальная звукоизоляция в салоне. Родриго расположился с полным комфортом на переднем сиденье, которое он откинул назад, и готовился выехать за город со странным человеком, который неожиданно спросил его, когда они вместе выволакивали брыкающегося наркоторговца из съемной квартиры, пытаясь не натолкнуться на соседей, про то, как он относится к классовой борьбе, католицизму и тем, чем они сейчас занимались. По пути им никто не встретился, потому что в этом доме все работали. «Черт, – неожиданно подумал Родриго, – мне же еще на гитару идти. А завтра на маркетинг, показывать креативы для стоматологической клиники». Но долг есть долг – рядом с ним лежала фигурка Святой Смерти, в которой находился очень интересный маленький груз.
– Видишь ли, я не латиноамериканец, – сказал незнакомец, резко сдав вправо и необычно выругавшись на каком-то звучном и длинном языке.
– Я тоже, – сказал Родриго. – Ты даже не нордический латиноамериканец, как некоторые. Но и не гринго.
– Совершенно верно, – сказал незнакомец и посмотрел на Родриго. – А кто я?
– Европеец, – заявил Родриго. – Австралийцам и прочим не особенно интересен Мехико, и они не знают, как этим… – он покосился на Санта Муэрте, – вообще заниматься.
– Именно, но я и не совсем европеец, – сказал мужчина. – Я русский, Игорь, но ты не сможешь произнести моего имени так, как я привык, поэтому зови меня Иваном. Мне так больше нравится. Меня всегда хотели назвать Иваном. Я…
На них неожиданно по встречной вырулил какой-то велосипедист, отчего «альфа-ромео» резко сдал влево, а Иван выругался во второй раз.
– Поскольку я верующий, – объяснил он, – я не говорю в эти моменты ничего зазорного, кроме…
– Кроме? – спросил Родриго и уставился вдаль, на мелькавшие перед ним окраины города.