Улица 17
Шрифт:
– Черт, черт, черт! – громко выругалась Мария Ньевес. – Хватит с меня этих ваших кладбищенских божеств, которые никогда не жили даже в этом мире, и вашего наркокартеля тоже!
Мать Анхелика слушала, как Мария Ньевес отчаянно пытается справиться с охватившими ее эмоциями, и не вмешивалась, пока не открыла ящик с заранее заготовленными ею сюрпризами.
– Возможно, для тебя будет любопытным узнать, что насчет наркокартелей ты погорячилась, моя дорогая. У меня есть доказательства того, что Марию Ньевес Сантос Оахака отдала в наш приют никто иная, как вдова Эрнесто Сантоса Доминика Оахака. А ты знаешь, кем был
Мария Ньевес пожала плечами и поморщилась.
– Какая разница, если они все от меня отказались. Родители те, кто воспитал, а значит, я по праву Гонсалвес, – злобно сказала она и уставилась в землю.
– Вот тут написано, что в 2000 году Эрнесто Сантос Паласио был застрелен у себя дома в районе Вера Крус, – произнесла мать Анхелика, подходя к Марии Ньевес с вырезкой из газеты. – Он оставил малолетнюю жену Доминику Оахака Роберти, наполовину итальянку, которая после его смерти поклялась отомстить федеральному правительству, – она показала вторую вырезку, – попытавшись выстрелить в полицейского, случайно ликвидировавшего ее мужа. Но полицейский был не промах – извини, – произнесла мать Анхелика, подходя к Ману и кладя руку на ее плечо, – и второй раз застрелил еще одного члена семьи Сантос. Этим полицейским был твоя дядя, Густаво Перейра, дядя по линии приемной матери. С течением времени он стал пить, потрясенный тем фактом, что убил почти девочку, которая была матерью крошечной малютки, которую та, правда, отдала в детский дом, чтобы та не мешала ей выполнить задуманное. Он рассказал о своем состоянии своей сестре, и так в доме Гонсалвесов, которые нашли, усыновили и воспитали тебя, появилась маленькая чудачка и визионерка. Мария Ньевес Гонсалвес Перейра – попомни мое слово, твое имя будут помнить в веках, моя крошка!
Мать Анхелика закашлялась, наверное, из-за долгой и утомительной речи, но Мария Ньевес посмотрела на нее с какой-то нежностью и состраданием.
– Вы были мне как мать, мать Анхелика…
– Наконец-то ты это признала! – торжествующе проговорила Нуну, выразительно покачав длинным указательным пальцем. – Ура, давайте выпьем за это!
– А давайте, – неожиданно предложила мать Анхелика, – или у нас нет монастырских погребов?
Немного погодя они сидели в большой трапезной XVII века, украшенной барочными завитушками самой тонкой работы, и обсуждали все на свете, причем Ману настолько обрадовалась, что стала напевать песни Бэд Банни, слушая которые, мать Анхелика громко хлопала в ладоши.
– Господи, почему ты не стала певицей, а? – горько пожаловалась настоятельница, смотря на то, как в трапезной танцует Нуну, двигая бедрами и поводя плечами с какой-то цыганской яростью и страстью.
– Нуну стала, а я решила делать более понятную карьеру, – вздохнула Ману и уставилась в большие окна на тихую улицу перед ними. – Кстати, почему монастырская улица называется Улицей 17? С чем это может быть связано – все улицы как улицы, носят обычные имена великих людей, и только эта номер. Или это отсылка к песне Calle 13?
Мать Анхелика вздохнула и уставилась на девушку:
– Неужели никто и никогда не замечал этого?
– Чего конкретно? – не поняла Нуну, ерзавшая ногой во время всего этого разговора. В отличие от Ману, она любила бывать в монастыре на мессе, но за это время успевала сделать тысячу селфи, отправить огромное число
– Разве вы не видели, что монастырь украшен колоннами? – проговорила с недоумением мать Анхелика.
– Ну, – опустила голову Нуну.
– А колонны, со своей стороны, обрамлены замечательным виноградным плющом. Цифра 17 по своим очертаниям похожа на них и на плющ, а еще на пучок фасций и на эмблему медицины, – лукаво заметила мать Анхелика и посмотрела на ошеломленных девушек.
– Да, точно! – сказала Мария Ньевес, смотря в окно на расстилающийся перед ней Мехико с дымовыми трубами заводов и громыханием огромных грузовиков, доносящих свою томную городскую тему до ее слуха. – Но разве так все было в те времена, когда монастырь только основывался в честь святой Девы Гваделупской?
– Поверь мне, испанцы, только поставив монастырь на месте одного из золоченых дворцов принцессы Папан, одной из первых индианок, принявших христианство, решили не трогать растения, которые тут были, а дополнить их своей виноградной лозой, чтобы принцесса, чудом воскресшая из мертвых в царском склепе, чтобы увидеть свет новой веры, смогла бы причащаться в монастыре.
– Но этого не написано в официальных книгах, – сказала Ману, строго глядя на мать Анхелику. – Местная легенда? Тогда бы мы знали.
– Если хотите, у меня есть доказательство даже того, что принцесса Папан, по придворному названию Папанцин, была похоронена в здешнем склепе, – ухмыляясь, произнесла Анхелика, – а сказала мне догадайтесь кто?
Она посмотрела в сторону статуи, которая слепо глядела на двух девушек своими отсутствующими глазами и скалила рот в большезубой ухмылке, размахивая косой.
– Правильно, Санта-Муэрте, которая действительно является святой, жившей на земле как раз в те времена или чуть позже, – закончила она и взяла из верхнего ящика стола, с трудом поддающегося, фонарик.
– Я препровожу вас к тому месту, где лежит принцесса Папан… и куда мы положили Пилар, возлюбленную Святой Смерти, на чьей душе та играла самые великолепные мелодии на земле, – подытожила Анхелика и вновь посмотрела на девушек. Нуну выглядела смелой и решительной, с озорным чертенком в крупных черных глазах с яркими белками, а на лицо Ману было страшно смотреть: оно побелело, как снег, полностью соответствуя своему имени Мария Ньевес, данному в честь Святой Марии Снегов. Ее полные губы сжались, и она, казалось, делала все возможное, чтобы не упасть. Ноги в джинсах трясла ощутимая дрожь. Мать Анхелика покачала головой, но решила, что напрасно жалеет эту, в общем-то, храбрую юную девушку, которой только и надо что переступить свой иррациональный страх перед яркостью и неизбежностью смерти и жизни безусловно вечной, сияющей, как алмаз на ее пальце.
– Я не видела раньше этого украшения, – сказала мать Анхелика, посмотрев на ее палец.
Мария Ньевес нехотя убрала руку, попытавшись сказать и одновременно как можно радостнее, и слегка недоуменно.
– Почему я не могу носить кольца? Это не сочетается с моим… панковским имиджем?
– Боже, да это же кольцо Кладдах! – воскликнула Нуну, насильно притягивая к себе руку Марии Ньевес. – Как мило! Причем с короной, ясно мне, что подарок от какого-то любителя монархии. Кажется, я знаю. Хайме?