Улица 17
Шрифт:
Мария Ньевес еще раз покачнулась, потом неожиданно зло посмотрела на подругу:
– Да! Этот чертов ублюдок захотел сделать мне предложение!
– Мария Ньевес… – ошеломленно сказала мать Анхелика. – Так ты… я понимаю, что тебя не стоит поздравлять?
И она еще раз улыбнулась, как будто знала заранее все, что произойдет дальше.
– Зачем ты согласилась, если тебе не хочется? – произнесла Нуну. – Чтобы я погуляла подружкой невесты? – Молчание, потом Нуну, притворно разъярившись, начала бить своими маленькими кулачками по блузке Марии Ньевес.
– Да, нет, не знаю, – выпалила та
Мать Анхелика во время этой перебранки стояла строгая и властная, подобно натянутой струне, готовая вмешаться по любому требованию. И тут, в разгар причитаний Нуну и резких ответов Марии Ньевес, чьи глаза уже начинали слезиться, она громко хлопнула в ладоши. Звук был такой громкий, что на него высунулась голова любопытной сестры Инес, потом, сообразив, исчезла за дверью обратно под строгим взглядом настоятельницы.
– Мы знаем, как поступить, чтобы не выходить замуж за Хайме, – проговорила мать Анхелика.
Головы девушек разом обернулись к ней.
– Ты думаешь о том, что останешься одинока, так ведь? – сказала вкрадчиво мать Анхелика, посмотрев на Ману. – Когда ты возвращаешься домой, ты долго не можешь заснуть, переживая события дня, пересказывая себе и так, и сяк все, что тебе довелось пережить и увидеть, не так ли?
Мария Ньевес еле дышала, а потом согласно кивнула.
– Не стоит заводить кошку – она скоро умрет, – проговорила мать-настоятельница твердым голосом и оперлась на статуэтку, почти закрыв своей живой рукой ее тусклые глаза.
– Не стоит заводить мужа – он предаст, надоест или… – сказала она, и Нуну продолжила, завороженная неожиданно проснувшейся в голосе Анхелики силой.
– Тоже умрет, – сказала мулатка, закрывая глаза и покачивая головой.
– Именно. Для того, чтобы обрести себя, надо спуститься в пещеру, в самый ад, в Шибальбу наших предков, где живут их души, а именно…
– В склеп! – догадалась Нуну, так часто общавшаяся с матерью-настоятельницей, что практически усвоила ее тон и особенности речи.
Ключ звякнул в морщинистой, красивой формы, руке Анхелики, когда она повернула влево лежащий перед ней том странного немецкого мистика Майстера Экхарта, и посмотрела вниз, на серые бетонные ступеньки, идущие вглубь холма, на котором возвышался монастырь.
III
Они шли вдоль старых, выщербленных ступенек, под аккомпанемент падающих со стен капель и стрекотания несмолкающих насекомых. В отличие от средневековья, в стене была розетка, на которую и нажала сестра Анхелика, чтобы лампочка все-таки, покряхтев, загорелась над их головами.
– Скажите, вы все-таки Анхела или Анхелика? – неожиданно спросила Нуну. – Когда я ставлю свечки за вас и поминаю в молитве, я не знаю, как же именно стоит вас обозначить.
– А ты молишься? – казалось, удивилась сестра Анхела и посмотрела на грустную и притихшую почему-то девушку.
– Да, – неожиданно сказала она, прижав руки к груди в открытой блузке.
– Почти каждое выступление вспоминаю о вас и об уроках музыки, которые мне дали здесь. Правда, стиль
– Это похвально, хоть я и ставила тебе низкие баллы за французский язык, – не забыла напомнить сестра Анхелика, потом вдруг резко одернула девушек. – Тихо, сейчас будет отсутствующая ступенька. Вот так, прыгайте!
Мария Ньевес благополучно приземлилась, а более нетерпеливая Нуну упала ей на плечо, ойкнув от неожиданного столкновения с полом. Дальнейшая комната пребывала в небольшом сумраке, пахнувшем затхлостью и чем-то странным, слащаво-бальзамическим. На стене висел красивый деревянный крест со вставками из черного, уныло поблескивающего, камня, по виду агата. Сколько хватало глаз, во всех частях комнаты виднелись мраморные или казавшиеся таковыми надгробия, означенные только латунными табличками, некоторые из них были старые и по углам сворачивались в завитки. Таких надгробий было значительно больше, чем остальных, ибо склеп не был бесконечен, и с течением времени монахинь стали хоронить на особом участке городского кладбища, но особо прославившимся дозволялось лежать здесь, издавая тот странный запах, который может – как знать – привести к тому, что через поколения гробницу вскроют, сломав гордую мраморную плиту, и обнаружат под ней нетленные мощи.
– Меня зовут Анхела, но в монастыре я решила стать Анхеликой, – призналась сестра, подходя к ближайшему саркофагу.
– Вы, должно быть, все помните Пилар, – протянув руку в сторону таблички, сказала светским тоном настоятельница.
– Мать Анхелика… – начала Мария Ньевес и поморщилась.
– Да, моя дорогая?
– Вы представляете уже мертвого человека нам, – тихо сказала девушка и замолчала, укоризненно глядя на Анхелику.
Старая женщина вздохнула и поправила выбившуюся прядь волос.
– За все годы жизни в монастыре я так и не научилась укладывать волосы, чтобы они лежали ровно, за что меня постоянно ругала прежняя мать-настоятельница. Знаете, как это сложно – знать, что теперь ты глава семьи и должна отвечать за все сама. Монастырь помогает продлять детство и лишать людей многих хлопот, о каких обычно беспокоятся взрослые. Я никогда не завидовала тем, кто в миру. Преступность, соблазны, забота о деньгах, ранние морщины и неудачи. А она… Она всегда любила жизнь, Пилар Росарио Миро. Вы ее помните, правда?
При этих словах Мария Ньевес ощутила легкое дуновение ветерка над головой – или то поднимались ее волосы от осознания близости смерти? Она не знала, не предпочла пока держать свое неверие, или, точнее, нежелание верить при себе. Если сделать домик из подушек, то в него можно спрятаться насовсем, если закрыть глаза, то и весь мир охватит мрак, если тебе весело, то и вокруг прекрасная солнечная погода. Ты можешь подать руку больной старушке на улице, посмотреть фильм про ужасы концлагерей, потом поесть попкорна – чужие страдания и чувства существуют только для того, чтобы тебе было еще лучше и интереснее. Твой тонкий язычок уже получил нужное раздражение для рецепторов страха, чтобы пища радости казалась сытнее. А неприятное послевкусие можно запить водой бытовой жизни.