Улица Сапожников

Левин Дойвбер

— Как мячик вроде, — пояснил Ирмэ.

— Ну уж! — Хаче покачал головой. — Неах скажет — так скажет. Не пойму я, ей-богу, — продолжал он, — дурак ты, Неах, или отроду так. Иной-то раз ничего. А другой раз такое загнешь, что хоть святых вон.

— А правда, — сказал Симон. — Земля — она круглая. Ясно?

— Ты-то сам-то откуда такой умный? — сказал Хаче.

— Не лаяться, не лаяться, бабка, — сказал Симон — Я-то сам-то в книжке читал.

— Может, и так, — сказал Ирмэ. — А только не верится.

—

Погоди, — сказал Хаче, — и что вниз головой ходят — тоже правда?

— И ходят, когда надо, — сказал Симон. — Ясно?

— Да как же это они не падают, ну?

— Так уж, — сказал Симон. — Земля тянет. Ясно.

— Что тянет? Кого тянет? — удивился Хаче.. — Что-то ты, брат, лепишь.

— Не лаяться, не лаяться, бабка, — сказал Симон.

Но что земля тянет, кого она тянет — он и сам-то толком не знал.

— Так уж, — сказал он. — Тянет. Ясно?

— Ничего не ясно. — сказал Хаче. — Мелешь ты.

— Читал я, ребята, книжку одну! — быстрым топотом заговорил вдруг Неах. — И книжка же! — Он всплеснул руками. — Как один человек, по имени путешественник Броун, попал на озеро Чад…

— Как? — сказал Хаче.

— Чад, — сказал Неах. — Озеро такое.

— Чепуха, — сказал Хаче. — Нет такого озера.

— Как нет?

— Так, — сказал Хаче. — Нет — и край! «Чад!» Ты бы еще сказал — угар.

— Так это ж не по-нашему, ну! — сказал Неах.

— А хоть бы по-турецки, — сказал Хаче.

— Эх, ты! — Неах сердито засопел. — Дубье!

— Тихо, орлы! — сказал Симон. — Расквакались! Услышат же! Ясно?

— Чем басни сказывать, лучше бы, ребята, за домом смотреть, — сказал Хаче. — А то как бы не прозевать нам все царство небесное.

— Ясно, — сказал Симон. — Ставим часовых. Ирмэ, давай!

Ирмэ встал, подтянулся и четким шагом — ать-два! — подошел к окну.

Он стоял и долго смотрел. Тихо на дворе. Ни души. Мертвое царство. Только две сороки медленно прохаживаются по главной дороге. В доме же спят — ставни закрыты и двери на запорах. Рашаллы почивают.

— Дрыхнут, — сказал Ирмэ, повернувшись к ребятам.

Никто ему не ответил. Ребята сидели сонные, вялые.

Зной, тишина, пыльный луч солнца на полу — все нагнало на ребят дремоту. Глаза слипались. Лень было двигаться, говорить. Поспать бы!

— Ох, ребята, — сказал Ирмэ, — уснете.

Симон поднял голову.

— Не твоя старость, — сказал он. — Ты — гляди. Ясно?

Ирмэ опять посмотрел в окно. Пусто. Тихо. Ни души. И вдруг услыхал шорох. Он прямо прилил к стеклу. Да, шевелится кто-то, царапает кто-то рогожи на тюках.

— Ребята! — сказал он громким шопотом.

И тут из-под навеса выбежала кошка. «Тьфу ты! Засмеют ведь, лешие!» подумал Ирмэ и осторожно оглянулся. Ребята, как один, спали. Симон, главарь, командир, даже

похрапывал.

«Вояки!» — подумал Ирмэ.

Подошел к ближайшему, к Алтеру, и как саданет его в бок.

— Ты! Вставай!

Алтер открыл глаза, посмотрел на Ирмэ, зевнул.

— Я не с-спал, — сказал он. — Я т-так…

И не договорил — заснул опять. Заснул вмиг, сразу.

«Только бы мне не сдать», подумал Ирмэ.

Он прошелся по складу, вернулся к окну, сел, закурил.

«Только бы мне не скиснуть», думал он, пуская кольцами дым.

Подул ветер — в раме окошка была щель. Посветлело.

И вдруг Ирмэ стало казаться, будто он на плоту плывет по Мерее. Река тихая. И солнце сверкает, отражаясь в реке. Где-то далеко ухают пловцы. А на берегу шумит трава. Веет ветер. Низко над водой, почти касаясь крыльями, летают птицы. Они большие, а легкие. «Кру-кру!» кричат они. «Квиль-квиль-квиль»— отвечает им кто-то с берега тоненьким голоском. «Не шуметь, — шепчет вода, — не шуметь. Ти-ше. Тиш-ше. Тиш-ш-ше…»

Ирмэ уснул.

Не во-время уснул он, Ирмэ. Только он уснул, как распахнулись ворота и во двор верхом на Буране въехал Семен. Потом на двор вышли Моня и оба его друга, гимназисты. Они недолго поиграли в лапту. И вдруг, забросив игру, подошли к складам и стали чего-то слушать, прислушиваться. Они тянулись на цыпочки, переглядывались, перемигивались. Если бы Ирмэ не спал, он бы понял, в чем дело: слишком громко Симон храпит. Глотку бы ему заткнуть, дьяволу!

Но Ирмэ не видел ни Семена, ни Мони. Ирмэ стоял на борту и командовал кораблем. Дым валил из труб, и в дыму вспыхивали искры. «Пол-ный!» кричал Ирмэ в рупор. «Есть полный!» отвечал голос откуда-то снизу, с кормы. «Держи праве-ей!» кричал Ирмэ. «Есть держать праве-ей!» отвечал голос. «Хороший я капитан, — думал Ирмэ, видя, как стройно и плавно корабль идет по воде, — хороший я капитан!»

Хороший ты капитан, рыжий. Однако часовой ты — никакой. Разве можно спать на посту?

Да, не во-время уснул он, Ирмэ. Вот Монька тихо, неслышно ползет-крадется вверх, на склад, а Ирмэ не слышит. Вот Монька заглянул, — высматривает, вынюхивает, — а Ирмэ не видит. Вот Монька кубарем с лестницы и прямо к Семену в будку, — а Ирмэ? А Ирмэ спит!

— Ой! — крикнул Ирмэ и проснулся. Кто-то со всего маху огрел его плетью по лицу. Ирмэ вскочил, посмотрел — Семен! Стоит Семен, ноги раздвинув. Крепко стоит, как вкопанный, и в одной руке у него плеть, в другой — кол. А рядом — Мотька и оба городских, гимназисты.

— Ой! — крикнул Ирмэ и вскочил.

Вскочили и другие. Очумевшие со сна, — не видя, кто тут, что тут, — они кинулись к двери. Но у двери стояли Семен, Моня и оба гимназиста.

— Куды? — кричал Семен, замахиваясь колом.