Улисс (часть 1, 2)

Джойс Джеймс

Через плечо Стивена он рассеянно взирал на шишковатый череп Голдсмита.

Медленно проехали два вагона с туристами, женщины сидели впереди, ухватившись за поручни. Бледнолицые. Руки мужчин без стеснения обвивали их щуплые талии. Они смотрели со стороны Тринити на глухой, весь в колоннах, портал Ирландского банка, где гургургулили голуби.

– Anch'io ho avuto di queste idee, - говорил Альмидано Артифони, quand' его giovine come Lei. Eppoi mi sono convinto che il mondo e una bestia. E peccato. Perche la sua voce... sarebbe un cespite di rendita, via. Invece, Lei si sacrifica [У

меня тоже были такие мысли... когда я был молод, как вы. Я был тогда убежден, что мир - это животное. Каюсь. Однако ваш голос... он бы мог быть источником дохода, смотрите. А вместо этого вы жертвуете собой (итал)].

– Sacrifizio incruento [это жертва обдуманная (итал.)], - сказал Стивен, улыбаясь и медленно, легонько покачивая взятой за середину ясеневой тросточкой.

– Speriamo, - дружелюбно произнесло круглое и усатое лицо.
– Ма, dia retta a me. Ci rifletta [Будем надеяться... Однако послушайте меня. Поразмыслите (итал)].

Под суровой каменной дланью Граттана, велящей остановиться, трамвай из Инчикора высадил кучную ватагу солдат из оркестра Шотландского Горного полка.

– Ci riflettero [поразмыслю (итал.)], - отвечал Стивен, глядя вниз на обширную штанину.

– Ma, sul serio, eh? [Но только серьезно, а? (итал)] - говорил Альмидано Артифони.

Его тяжелая рука крепко сжала руку Стивена. Взгляд человека. Одно мгновение взгляд всматривался пытливо и тут же быстро перешел на подходивший трамвай из Долки.

– Eccolo, - торопливо и дружески сказал Альмидано Артифони.
– Venga a trovarmi e ci pensi. Addio, caro [Вот он... Заходите ко мне и подумайте. Прощайте, мой дорогой (итал.)].

– Arrivederia, maestro, - отозвался Стивен, высвободившейся рукою приподымая шляпу.
– E grazie [До свидания, маэстро... И спасибо (итал.)].

– Di che?
– спросил Альмидано Артифони.
– Scusi, eh? Tante belle cose! [За что?.. Вы не сердитесь? Всего наилучшего! (итал.)]

Альмидано Артифони, подняв как сигнал свернутые в трубку ноты, в своих обширных штанах устремился вслед за трамваем из Долки. Тщетно стремился он, подавая тщетно сигналы средь толчеи голоногих горцев, протаскивавших музыкальные принадлежности через ворота Тринити.

Мисс Данн засунула подальше в стол "Женщину в белом", взятую из библиотеки на Кейпл-стрит, и заправила в свою машинку цветастый лист почтовой бумаги.

Слишком тут много всего таинственного. Любит он эту Мэрион или нет? Лучше поменять да взять что-нибудь Мэри Сесил Хэй.

Диск скользнул вниз по желобку, немного покачался, затих и показал им в окошечке: шесть.

Мисс Данн отстучала по клавишам:

– 16 июня 1904.

Пять фигур в белых цилиндрах, с рекламными щитами, прозмеились между углом Монипени и постаментом, где не было статуи Вулфа Тона, повернулись, показав H.E.L.Y.'S., и проследовали назад, откуда пришли.

Потом она уставилась на большую афишу с изображением Марии Кендалл, очаровательной субретки, бездумно откинувшись и черкая в блокноте цифры шестнадцать и заглавные Эс. Горчичные волосы и размалеванные щеки. Что тут симпатичного? Юбчонка с ладонь, и

ту еще задирает. Интересно, а он придет сегодня на музыку. Уговорить бы эту портниху, чтоб сделала плиссированную юбку как у Сьюзи Нэгл. Вид до того шикарный. Шаннон и все тузы из яхт-клуба от нее глаз не могли оторвать. Дай бог, повезет, он тут меня не продержит до семи.

Телефон резко зазвонил у нее под ухом.

– Алло. Да, сэр. Нет, сэр. Да, сэр. Я позвоню им после пяти. Только эти два, сэр, в Белфаст и в Ливерпуль. Хорошо, сэр. Значит, я могу уходить после шести, если вы не вернетесь. В четверть седьмого. Да, сэр. Двадцать семь и шесть. Я скажу ему. Да: один фунт, семь и шесть.

Она нацарапала на конверте три цифры.

– Мистер Бойлан! Минутку! Этот господин из "Спорта" заходил, искал вас. Да, мистер Ленехан. Он сказал, что будет в четыре в "Ормонде". Нет, сэр. Да, сэр. Я позвоню им после пяти.

Два розовых лица выступили в мерцании слабого огонька.

– Кто это?
– спросил Нед Лэмберт.
– Это Кротти, что ли?

– Рингабелла и Кроссхейвен, - отозвался голос человека, нащупывающего ногой ступеньки.

– А, это вы, Джек, здравствуйте!
– сказал Нед Лэмберт, приветственно поднимая гибкую рейку к мерцающим сводам.
– Идите сюда. Учтите, что там ступеньки.

Спичка в поднятой руке священника изошла длинным гибким язычком пламени и была брошена. Ее последняя искорка умерла у их ног - и затхлый воздух сомкнулся вокруг них.

– Как интересно!
– произнес отточенный выговор во мраке.

– Да, сэр, - подхватил с живостью Нед Лэмберт.
– Мы с вами стоим в той самой исторической палате аббатства святой Марии, где на совете шелковый Томас объявил о начале мятежа в 1534 году. Это ведь самое историческое место во всем Дублине. О'Мэдден Берк собирается вскорости о нем что-нибудь написать. До унии тут помещался старый Ирландский банк, и самый первый еврейский храм тоже тут был, пока они не построили свою синагогу на Аделаид-роуд. Джек, вы ведь тут раньше никогда не были?

– Нет, не случалось.

– Он въезжал через Дэйм-уок, - произнес отточенный выговор, - если мне память не изменяет. Замок Киллеров был в Томас-корт.

– Это верно, - сказал Нед Лэмберт.
– Совершенно верно, сэр.

– Если вы будете столь добры, - произнес священник, - то, возможно, в следующий раз вы мне позволите...

– Ну, конечно, - сказал Нед Лэмберт.
– Приносите фотоаппарат, когда вам угодно. Я распоряжусь, чтобы эти мешки убрали бы с окон. Вы сможете снимать вот отсюда или отсюда.

Он двигался в слабом мигающем свете, постукивая своей рейкой по грудам мешков с зерном и по удобным местам на полу.

С вытянутого лица нависали над шахматной доской борода и пристальный взгляд.

– Я глубоко признателен, мистер Лэмберт, - сказал священник.
– Не буду более занимать вашего драгоценного времени...

– Всегда буду рад вам, - сказал Нед Лэмберт.
– Заходите, когда угодно. Можно на следующей неделе. Вам видно?

– Да, да. Всего доброго, мистер Лэмберт. Было приятно познакомиться.