Умершее воспоминание
Шрифт:
— Я вас не виню, — сказала психиатр, точно отвечала на мои мысли. — Это человеческая природа. Если в слове присутствует корень «псих», то люди обязательно нарисуют себе образы умалишённых и сумасшедших. А если людям доводиться работать с такими врачами, как психологи, психотерапевты и психиатры, то они вовсе записывают себя в ряды безумцев. Поделитесь со мной мыслями, мистер Хендерсон, вы считаете себя психом?
Я поднял на врача какой-то напуганный взгляд и сразу же отвёл его.
— Я уже несколько лет знаю о том, что нездоров, — тихо ответил я, — и всё это время я был убеждён:
— И вы, как это бывает, начали верить в то, что говорят вам окружающие?
Я растерянно пожал плечами.
— А вы разве не считаете меня психом? — спросил я.
— С опытом я научилась отвергать то, чему общество придаёт неестественный оттенок. Психами сейчас называют и тех, кто действительно страдает душевными болезнями, и тех, кто однажды не сумел сдержаться и, допустим, кого-то ударил, и тех, кто любит фильмы ужасов и может спокойно есть, глядя на то, как из человека достают его внутренности. Чувствуете, в чём разница? Для меня, мистер Хендерсон, психов не существует.
Я неосознанно улыбнулся: мне понравились рассуждения миссис Мелтон, и в тот момент я решил, что её сеансы никоим образом не смогут причинить мне вреда.
Выйдя из её кабинета, я посмотрел на заключение, написанное ею, и улыбнулся. Не знаю, каким безумием это могло показаться, но я был невероятно счастлив слышать, что расстройство всё-таки есть. Не подтвердись моя болезнь, мне пришлось бы взять всю ответственность за совершённые мною поступки и сказанные мною необдуманные слова исключительно на себя. Пришлось бы признать, что расстройство никогда не превращало меня в чудовище, что я был таким сам по себе всю свою жизнь… А к этому я был морально не готов.
Хорошее настроение, как, впрочем, и прекрасная погода сподвигли меня поехать к Эвелин и пригласить её гулять. Она встретила меня с улыбкой и, охотно приняв моё приглашение, предложила отправиться в парк. Погода стояла жаркая, а в тени деревьев можно было легко от неё спрятаться.
Я так никому и не рассказал, что начал посещать врачей: решил отложить это до проявления первых улучшений. После сеанса психиатра я чувствовал непонятное воодушевление, которое находило выражение в моей улыбке и в моём доброжелательном отношении к миру. Это воодушевление, как я полагал, было вызвано хрупким, но обнадёживающим предчувствием возвращения к нормальной жизни, скорого освобождения от навязчивых мыслей. Эвелин передалось моё хорошее настроение, и она тоже начала улыбаться так искренне и в то же время ослепительно ярко, что эта улыбка, кажется, смогла бы объять своей теплотой весь мир.
— Где ты был сегодня? — спросила моя спутница, вопросительно и доверчиво глядя мне в глаза. — Ты сейчас такой счастливый и беззаботный, мне кажется, я тебя таким ещё не видела…
Я улыбнулся, пожал плечами и обнял Эвелин за плечи.
— Никто и никогда не сумеет понять, какое ты для меня счастье, — ответил я то, что лежало у меня на сердце в ту минуту. — Я даже думать о тебе счастлив, не то слово — видеть тебя и говорить с тобой…
В
— Но у твоего счастья, — сказала Эвелин, — как и у всего в этом мире, есть конец.
— Где же, по-твоему, его конец? — как-то настороженно спросил я, нахмурившись.
Она пожала плечиками.
— Хотя бы даже здесь. — Она внимательно посмотрела на меня, и лёгкая усмешка скользнула по её лицу. — Видишь, ты уже не улыбаешься, в твоём взгляде больше не горит счастливый огонёк. Это разве не конец?
— Не конец, — стоял на своём я. — Ты не можешь видеть, что происходит в моей душе… Счастье всё ещё здесь, оно внутри, просто ты его не видишь.
— По-твоему, любое чувство бесконечно?
— Нет, у гнева и злости, например, есть конец…
— И у счастья тоже, — слегка улыбнулась Эвелин. — Конец счастья — это начало несчастья. Ты же понимаешь, что был счастлив, только тогда, когда понимаешь, что теперь несчастлив.
— В таком случае оно не кончается, а просто прерывается. У счастья нет конца, потому что у него нет начала. Ты думаешь, что всё в мире не бесконечно?
Она вздохнула и, прищурившись, посмотрела на небо.
— Оно тоже не бесконечно, — сказала моя спутница, взглядом указывая на небосклон.
— Как это? Ты ведь не можешь сказать, где у неба конец…
— Не могу. Но когда ты смотришь на воздушный шарик, ты видишь, что у него нет концов, но в то же время понимаешь, что он не бесконечен.
Я задумался над её словами и спустя некоторое время тихо сказал:
— Ведь это страшно — жить, зная, что всему рано или поздно придёт конец…
— А тебе как кажется? — задала вопрос Эвелин и, взглянув на меня, приподняла брови. — Нам тоже придёт конец?
— Я думаю, что то, что мы делаем, никогда не закончится.
— Стало быть, если это делаем мы, значит, мы тоже бесконечны?
— Выходит, что так.
Эвелин улыбнулась и, взяв мою руку, переплела наши пальцы.
— Тогда я верю в нашу бесконечность, — сказала она. — Так и жить не страшно, правда?
Глядя на неё и на то, с какой нежностью она держала меня за руку, я силился понять, что она чувствовала ко мне, любила ли на самом деле. Да, я помнил тот вечер, когда Эвелин с усердием показывала Уитни то, какую значительную роль я играл в её жизни. Да, я помнил её ответ на мой, может быть, слегка эгоистичный вопрос, помнил, что она ответила, что любит меня. Несомненно, в те моменты моя уверенность в её любви была сильнее всего на свете, но… Эта уверенность была не в состоянии выдержать сокрушительные удары времени.
Стоило ли отождествлять сомнение с недоверием? Да, сомнение — это то же самое, что и недоверие! «Хватит сомневаться, — мысленно твердил я себе. — Если она долгое время не говорила о своей любви, это ещё не значит, что её вовсе нет… Просто взгляни на неё, она так на тебя смотрит, разве это не любовь? Не сомневайся! Любить — значит доверять!»
Но Эвелин, как будто с невероятной проницательностью догадавшись о моих мыслях, о том, что тяжёлым камнем лежало у меня на сердце, уничтожила все мои сомнения, не оставив от них и следа. Это случилось вечером, когда мы приехали ко мне домой, чтобы поужинать.