Умоляй меня
Шрифт:
Его тонкие губы сжались в тонкую линию, и он встал, чтобы позвать трех писцов. Луваен нетерпеливо ждала, пока один из писцов составлял копии соглашения об индоссаменте. После подписания, засвидетельствования и обмена денег, магистр скрепил документ печатью Торгового дома. Он передал один из них Луваен.
— Вы можете предъявить это судебному приставу, который затем освободит вашего отца. Как и прежде, один экземпляр останется в Торговом доме. Другой будет отдан Дону Джименину, — он испытывал такое же облегчение, как и она, от того, что их сделка была завершена.
Луваен встала, сунула свою гораздо более
— Есть ли какие-нибудь другие денежные штрафы, ой, извините, долги, кроме этого, о которых я должна знать, прежде чем уйду?
Хильдебрандт махнул своим приспешникам выйти из комнаты. Они разбежались, как испуганные птицы перед ястребом. Его брови сошлись вместе, создавая пушистую белую гусеницу над глазами. Луваен могла бы рассмеяться, если бы ей не хотелось дать ему пощечину.
— Я сыт по горло тем, что вы точите свой язык о мою шкуру, госпожа. Этих неприятностей можно было бы избежать, если бы ваш отец согласился на помолвку.
— Если бы Джименин не был таким тупицей с неестественной одержимостью моей сестрой, этой неприятности, как вы ее так мягко описываете, не существовало бы, — Луваен получала юношеское удовольствие от сдержанного неодобрения магистра по поводу ее вульгарности. Она получила еще большее удовольствие от его шока, когда сказала ему: — Кроме того, мой отец не может согласиться на помолвку. Цинния вышла замуж позавчера. Возможно, вы знаете о нем. Гэвин де Ловет? Теперь она леди де Ловет.
Рот Хильдебрандт открылся, закрылся и снова открылся, напомнив ей умирающую рыбу. Он, наконец, собрал потрепанные остатки своего достоинства и завернулся в плащ, не скрывая презрения.
— Пожалуйста, передайте мои поздравления.
Луваен фыркнула.
— Наше дело закончено, магистр. Лучше бы мне не видеть ни одного из ваших канюков, шныряющих у моего порога, или я пристрелю его на месте.
Она вышла из его кабинета, кивнула клерку, выглядывающему из-за своих бухгалтерских книг, и захлопнула за собой двери.
Воробушек зафыркал, и она быстро обняла его, празднуя свою победу. Она вскочила в седло и как раз направляла лошадь прочь от коновязи, когда позади нее раздался голос человека, которого больше всего презирала.
— Госпожа Дуенда, мне никто не говорил, что вы вернулись в Монтебланко.
Руки Луваен сжали поводья, когда она повернула Воробушка и обнаружила, что перед ней стоит Джименин с акульей улыбкой на банальном лице. Ей показалось, что маслянистая тьма наблюдает за ней из его пустых глаз. Она вздрогнула, но не выдала своего страха.
— Очевидно, кто-то сказал вам, иначе вас бы здесь не было, — возразила она.
Он протянул руку, как будто хотел положить ее на шею Воробушка. Уши коня прижались к голове. Луваен Воробушек нравился всё больше. Джименин проигнорировал предупреждение и потянулся к уздечке.
— Покидаете Торговый дом? Скверное там дело. Я слышал о вашем бедном отце. Может быть, я смогу помочь.
С этими словами Луваен сорвалась с места. Она взмахнула свободной длиной обоих поводьев, хлеща так сильно, как только могла. Кожа просвистела в воздухе, треснув по ухмыляющемуся лицу Джименина. Кровь забрызгала подол Луваен. Он закричал и отшатнулся, схватившись за лицо. Луваен последовала
Луваен тряслась в седле, ярость искушала ее растоптать упавшего Джименина. Ее голос зазвенел в тишине.
— Я покончила с тобой, ты, мерзкая жаба. Подойди еще раз к моей семье, и я убью тебя.
Этим заявлением она, скорее всего, подписала себе смертный приговор на глазах у половины города — ей было все равно. В качестве последнего оскорбления она склонилась со спины Воробушка и плюнула на Джименина, прежде чем развернуть лошадь и галопом покинуть площадь.
Как только она убедилась, что за ней никто не следит, она перешла на быструю рысь и направилась к башне должников. Последняя уцелевшая часть древней крепости: четырехэтажная тюрьма с укрепленными стенами и двойными воротами служила как краткосрочным, так и долгосрочным местом жительства для нескольких горожан. Луваен надеялась никогда не посещать его по какой-либо причине. Она оставила лошадь в ближайшей конюшне и поплелась через грязную улицу к въездным воротам и посту охраны. Дежурный охранник скучающим голосом направил ее в кабинет начальника тюрьмы и быстро перевел тоскующий взгляд на ближайший паб. Луваен задалась вопросом, сколько заключенных сбежали из башни и прошли прямо мимо этого конкретного охранника.
Кабинет начальника тюрьмы располагался в узком углу, где гауптвахта соединялась с башней. Она постучала в дубовую дощатую дверь, и громкий голос пригласил ее войти. Освещенный утренним солнцем, льющимся через одно окно, и несколькими свечами, стоящими на потертом столе, офис был таким же простым и скромным, каким претенциозным был Торговый дом.
Человек, которому было поручено управлять башней, был неряшливого вида, с растрепанной бородой, которая, как подозревал Луваен, служила удобным гнездом для блох. Он посмотрел на нее слезящимися глазами.
— Чего вы хотите?
— Освободить своего отца, — она протянула ему копию документа. — Долг оплачен за Мерсера Халлиса.
Он развернул бумагу, прочитал подписи, ковыряя в зубах грязными пальцами, и с ворчанием вернул ее ей.
— Присаживайтесь. Я позову его.
Он оставил ее в офисе волноваться и расхаживать по комнате. Прошло всего несколько минут, но показалось, что прошли часы, прежде чем дверь открылась, и Мерсер, шаркая, вошел в кабинет. Луваен вскочила и обняла отца.
— Папа!
— Луваен? — Мерсер обнял ее в ответ, прежде чем отступить назад и уставиться на нее. Его усталое лицо исказилось от смятения. — Моя дорогая девочка, ты не должна быть здесь.
Она ошеломленно моргнула. Из всех приветствий, которые она могла ожидать, это застало ее врасплох. Она взяла его за руку, отметив потрескавшуюся кожу и черную грязь, запекшуюся под ногтями.
— Не говори глупостей, папа. Где еще мне быть?
Мерсер закрыл глаза, и Луваен заметила следы, нанесенные возрастом и беспокойством на его лице — тонкие, как пергамент, веки, сморщенные, как побелка, запеченная годами на солнце, глубокие морщины, веером расходящиеся от уголков глаз к вискам и обрамляющие рот. Смерть двух любимых жен состарила его, но эта история с Джименином наложила на него отпечаток в виде десятилетий. Он выглядел измученным.