Унгерн: Демон монгольских степей

Шишов Алексей Васильевич

— Два снаряда на орудие! Да это же смеху подобно!

— Смеяться нам, и особенно мне, не приходится. Уже почти неделю нет подвоза снарядов в горы. Поэтому я приказал резко уменьшить ежесуточный расход снарядов.

— Но есть же в дивизионе неприкосновенный снарядный запас, господин подполковник?

— Разумеется, есть. Но будет вскрыт только в самый критический момент. В противном случае...

— Что в противном случае?

— Если я прикажу расстрелять дивизиону все имеющиеся снаряды, то меня следует отдать под военно-полевой суд. И снять с меня офицерские

погоны.

Казаки-нерчинцы встретили своего бывшего полкового командира привычно приветливо. Барон Пётр Николаевич Врангель казачью душу знал отменно, всегда был заботлив о подчинённых, в обиду их никогда не давал и лишний раз на верную гибель не посылал. Он помнил один из заветов генералиссимуса российских войск князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, изложенные в его поистине бессмертной «Науке побеждать»:

«Русский солдат дорог. Береги его для побед...»

И в той же «Науке побеждать» русский военный гений давал казакам, без различия их войск, такую оценку:

«Казаки везде пролезут...»

На стоянке полка барон Врангель, встреченный начальством, посетил сперва лазарет, где скопилось с десяток раненых, которых предстояло отправить в армейский госпиталь, вниз с гор. Но санитарный транспорт всё никак не мог выбраться из долины по раскисшим от прошедших дождей дорогам. Поговорив с ранеными, Врангель отправился в полковой штаб, устроившийся в дощатом пастушьем домике под самым обрывом почти лысой скалы.

Там его уже ждали все сотенные командиры, собранные с передовой по такому случаю. Поприветствовав каждого, бригадный начальник повёл трудный разговор начистоту:

— Вчера получил от вашего полка донесение. Казаки такой-то сотни не поднялись в атаку вторично. В чём дело господа казачьи офицеры?

Вопрос был не из самых приятных. Упрёка заслуживал целый полк уставших бойцов. Не опустил глаза лишь один сотник барон Унгерн-Штернберг, давно известный тем, что мог ответить начальнику любого ранга резко и правдиво, мало беспокоясь за последствия:

— Наши нерчинцы не просто устали, господин флигель-адъютант. Дело, на мой взгляд, совсем в ином.

— В чём же, барон?

— Горное дело всё кроется в казачьей психологии.

— При чём ту война в горах и особенности казачьей психологии? Разъясните нам, господин сотник.

— Психология любого казака, особенно выросшего в степях, в привязанности к лошади. Вот в чём кроется усталость нерчинских казаков.

— А как, на ваш взгляд, избавить казаков от этой усталости?

— Надо превратить забайкальцев и амурцев, тех псе уссурийцев и драгун из Приморского палка в настоящую казачью пехоту. Наподобие кубанских пластунов.

— Прекрасная идея. А что, по-вашему следует, сделать дивизионному начальству для этой цели?

— Отослать из полка почти всех верховых лошадей.

— Почему именно казачьих?

— Во-первых, для них нет здесь достаточно фуража, и кони голодают. Они еле нога таскают в горах. Скоро нам сёдла за них на себе носить придётся. И делать в бою конным здесь просто нечего. Это факт.

— Согласен с вами. А во-вторых?

— А

во-вторых, казак освободится от мысли, что ему надо сберечь коня. И будет понимать, что в случае беды ему не на чем бежать с поля боя. Вот он и будет тогда драться до последнего, как ошалелый.

— Вот это верно. Блестящая мысль, господин сотник. Иначе из наших казаков в Карпатских горах стоящей пехоты никак не получится...

Во врангелевской бригаде, а потом и во всей Уссурийской казачьей дивизии все были немало удивлены двум последовавшим друг за другом боевым приказам. В них предписывалось казакам и драгунам отправить строевых коней вниз с гор, в долину под присмотром выделенных коноводов. То есть по чьей-то малопонятной мысли спешивалась делая казачья дивизия, чьи бойцы пешему строю и бою (кроме драгун) никогда специально не обучались.

Казаки отсылали своих любимых коней с большой неохотой. Этой осенью они не жалели сил и времени, отрывая зачастую не одни час от сна на поиск охапки пожелтевшей травы, чтобы поддержать силы своих скакунов. О том, что те уже давно оголодали, говорили молчаливо грустные глаза степных коней. И люди понимали, что говорится, «без лишних слов», отдавая своему боевому товарищу последнюю хлебную корку.

В долинах можно было найти и сено, и овёс. И на худой конец — обыкновенную солому на не везде убранных полях крестьян австрийской Галиции. Тех галичан, которые большей частью воевали в рядах австрийской армии против россиян. Да и к тому же, в тылах имелись немалые запасы фуражного зерна.

Сотник фон Унгерн оказался прав в определении слабого места казачьей психологии. После отправки конского состава полков (лошади остались только у командных лиц, разведки и обоза) нерчинцы перестали с гор «оглядываться» на сотенные коновязи. Теперь вся забота сводилась к войне. Люди даже как-то повеселели, словно скинули с плеч немалый груз личных забот.

Полковые, сотенные начальники, командир бригады полковник барон Врангель уже через день-два после увешивания казаков стали убеждаться в правильности принятого решения. Теперь казаки сами рвались вперёд, изощрённо выискивали новые приёмы войны среди поросших листвянником Карпатских гор. И побед, пусть пока и малых, стало больше. Но когда они складывались в итоговое боевое донесение за прошедшие в штабе Уссурийской казачьей дивизии, то оперативники в штабе генерала от кавалерии Брусилова докладывали следующее:

— Боевая активность Уссурийской казачьей дивизии стала для войск примерной. За прошедшие сутки взяты такие-то и такие-то высоты в секторе...

— А что с конями внизу?

— Начальник тыла их армии докладывает, что лошади дивизии обеспечены фуражом по установленным нормам. И сейчас восстанавливают прежние силы...

Сотник Унгерн-Штернберг стал у себя в 1-м Нерчинском «спешенном» полку забайкальцев одним из инициаторов ведения боя в горах по новой тактике. Суть её состояла в следующем. В ночном бою казаки пробивались на горную вершину и закреплялись на ней. Это могла быть и сотня, и полусотня, и просто десяток казаков во главе с урядником. И сразу же горная вершина превращалась в маленькую крепость.