Уничтожь меня

Мафи Тахира

только для обнаружения какого-либо движения, а самые удачные моменты были только

когда солнце светило под прямым углом, но она редко двигалась. Большую часть времени

она проводила в тишине, сидя на кровати, или в темном углу. Она почти никогда не

говорила. Говорила только числа.

Считала.

Было что-то нереальное в ней, когда она сидела там. Я не мог видеть ее лица; не мог

даже видеть очертания ее фигуры. Уже тогда она очаровала меня. То, что она

могла быть

такой спокойной, находясь там. Она сидела в одном месте в течении нескольких часов, не

двигаясь, и я всегда задавался вопросом, что у нее на уме, о чем она могла думать, как она

могла существовать в том уединенном мире. Больше всего мне хотелось услышать, как

она говорит.

Я был в отчаянии, чтобы услышать ее голос. Я всегда думал, что она говорит на языке,

который мне понятен. Я думал, она начнет с чего-то простого. Возможно, с чего-то

неразборчивого. Но впервые, когда наши камеры поймали ее говорящей, я не мог отвести

глаз. Я сидел там, пронизанный тонкими нервами насквозь, находясь на пределе, а она

прикоснулась рукой к стене и подсчитывала.

4572.

Я смотрел, как она считает.

Для подсчета потребовалось пять часов.

Только после этого я понял, что она считала свои вдохи.

После этого я не мог прекратить думать о ней. Я был отвлечен задолго до того, как она

прибыла на базу, и все время задавался вопросам, что она могла делать, и будет ли она

говорить снова. Когда она не считала вслух, то считала ли она в голове? Задумывалась ли

она когда-нибудь в письмах? А о полных предложениях? Злилась ли она? Грустила ли?

Почему она казалась настолько безмятежной, а не тем невменяемым животным, как мне

говорили? Был ли это какой-то трюк?

Я видел каждый листок бумаги, где представлялись все важные моменты ее жизни. Я

прочитал каждую деталь в ее медицинской карте и полицейских отчетах; я отсортировал

все школьные жалобы, примечания врачей, официальный приговор, вынесенный

Восстановлением, и даже анкетный вопросник, предоставленный ее родителями. Я знал,

что в четырнадцать лет ее забрали со школы. Знал, что она прошла через тяжелое

тестирование, была вынуждена принимать различные опасно-экспериментальные

препараты, и подвергалась электрошоковой терапии. В течение двух лет она содержалась

в девяти различных центрах заключения для несовершеннолетних и была исследована

более чем пятьюдесятью врачами. Все они описывали ее как монстра. Они называли ее

опасной для общества и угрозой человечества. Девушка, которая разрушит наш мир,

начала с убийства маленького ребенка. В шестнадцать

лет ее родители приняли решение

изолировать ее. И таким образом она оказалась запертой.

Ничего из этого не имеет никакого смысла для меня.

Девочка, отвергнутая обществом, ее собственными родителями – она должна

содержать так много чувств. Гнев. Депрессию. Негодование. Но где это?

Она не была такой же, как другие заключенные, которые были по-настоящему

тревожными. Некоторые часами бьются об стену, ломая кости и черепа. Другие такие же

невменяемые – они царапали ногтями собственную кожу, аж до крови, буквально

разрывая себя на части. Некоторые часами разговаривали сами с собой вслух: они пели,

смеялись, спорили. Большинство разрывали свою собственную одежду, спальный

комплект, чтобы спать нагишом в собственной грязи.

Она была чуть ли не единственной, кто регулярно принимал душ и чистил свою

одежду. Принимала свою еду спокойно, независимо от того, что ей было предоставлено. И

большую часть своего времени она проводила сидя у окна.

Она была заперта почти на год, но не потеряла чувство человечности. Мне хотелось

знать, как она могла так много сдерживать в себе; как она смогла быть все время такой

спокойной внешне. Я просил обзора и на других заключенных, потому что хотел

сравнить. Мне хотелось знать, было ли ее поведение нормальным.

Оно не было.

Я наблюдал за скромными очертаниями этой девочки, которую не мог видеть и знать,

но уже чувствовал уважение к ней. Я восхищался ею, завидовал ее самообладанию –

устойчивости перед всем, что ей довелось вынести. Я не знаю, понимал ли я, что это было,

но тогда я точно чувствовал, что она должна принадлежать мне.

Я хотел знать ее секреты.

А потом в один прекрасный день она встала в своей клетке и подошла к окну. Это

было ранним утром, когда поднималось солнце; впервые я мельком увидел ее лицо.

Только однажды она прижала руку к окну и прошептала два слова.

Прости меня.

Я слишком много раз перематывал назад. Я просто никому не мог сказать, что стал

еще больше восхищаться ею. Я должен был изобразить притворство, безразличие,

внешнее высокомерие к ней. Она должна была быть нашим оружием – только

инновационным оружием для пыток, и больше ничем.

О деталях я заботился очень мало.

Мои исследования привели меня к ее файлам по чистой случайности. Совпадение. Я

не искал ее для оружия – этого никогда не было. До того, как я впервые увидел ее на