Уникум Потеряева
Шрифт:
Интересная тема, не правда ли? И, если не кривить душой — автору тоже всегда хотелось найти какой-нибудь клад. И не сказать, чтобы ему не везло на этом пути: когда-то, будучи еще совсем молодым человеком, он нашел на дороге бумажник с двадцатью тремя рублями внутри. В те годы это были, в-общем, приличные деньги. И не пришлось за них работать, испытывать тяготы: лежат на тротуаре, — нагнулся и взял. А вот куда их потом девал?.. Мелькает в памяти что-то связанное с распитием большого количества болгарского вина «Тырново» — оно продавалось тогда в каждой лавке и стоило 2 рубля 30 копеек за «бомбу». 23
Однако вопрос: был бы он так же счастлив, если бы нашел не деньги — а те же, допустим, десять бутылок с вином? Наверно, нет, потому что тут отсутствует свобода выбора, а значит — свобода как таковая: захочу, мо — куплю вина, а не захочу — могу, скажем, купить и новые туфлишки.
В этой проблеме много гитик.
Вот одна: можем ли мы находку, специально для нас не предназначенную, считать праведно нажитою?..
«Эк тебя метнуло!» — вскричит мудрый читатель.
И будет совершенно прав.
ИСТОРИЯ ПРО СЕМЕЙНЫЙ КЛАД КУПЦА ПУЗИКОВА, ПРО СЫНА ЕГО ФЕДУЛА, ОТВЕТСТВЕННОГО РАБОТНИКА ОБЩЕПИТА ТОВАРИЩА УТЯТЕВА И УТЛУЮ БАБЕНКУ АНЮТКУ
Случилось это дело в начале шестидесятых годов.
1
Жил тогда в одном сибирском городочке такой старый Гришака Пузиков. Жил-жил, да и собрался вдруг помирать. Сперва смурнел, топотал по избе, бубукал на внуков. Потом лег. Однажды подозвал среди дня внучонка, слабеющей рукою долго драл ему ухо; проскрипел:
— Бежи-ко за отцом…
Офонька заревел, убежал.
Федул Пузиков работал завхозом в ремесленном училище. Он явился, тяжко протопал к отцовскому лежбищу:
— Че, папаш?
— Помираю я, Федь, — заслюнявился старый Гришака. — Ты вот што: бласловлять буду…
— На колени стать, што ли? — уныло спросил Федул.
— Ставай… ставай, милок.
Федул обрушился на колени. С подоконника упала эмалированная кружка и забрякала по полу.
— Нагнись… нагнись сюды… — хрипел старик. Схватил сыновье ухо и начал драть, сладостно чмокая. Федул тоскливо вздыхал, глядя в окно.
Угомонившись, старик разжал пальцы и уронмл руку на одеяло. Долго лежал, прикрыв глаза. Что-то вспомнил, обернулся к сыну и три раза мелко перекрестил. Вздохнул облегченно. Федул хотел подняться, но отец слабо зашевелил пальцами, подзывая. «Опять драть будет», — подумал Федул, но — нагнулся. И услыхал слабый шепот.
— Слышь, Федя… ты дом наш помнишь?
— Э… какой дом?
— Ну, в котором мы до революции-то жили!
— Э… пошто?
— У-у, дурень! Обидел тебя Бог… Да дом-от наш в Малом Вицыне, Варваринской губернии, откуль мы с Колчаком сбежали!
— В Варваринской? А-а!.. Понял, батя. Того Варварина уже давно нет. Теперь замест его город Емелинск.
— Но… дак дом-от помнишь? Мало Вицыно, уезд, родина твоя, обалдуй!
— Чудной ты, батя! Ведь мне и отроду-то всего год тогда был!
— Во-она… — оаздаченно скрипнул дед. Память, видно, начала
— Но-о.
— Дак вот… там спальня была на втором етаже. В той спальне, под середней плахой, я двести золотых червонцев перед убегом-то затаил. Да ишшо кое-што… Не думал, што надолго ухожу. Я теперь в Бозе опочевать стану, а ты — езжай-ко за им, золотишком-то. План-от дома — вот он! — Гришака потащил, кряхтя, из-под подушки желтые плотные листы. — Сам… сам подрядчик чертил. Там крестик, на спальне-то… я поставил… Езжай, милок. Сильно с богачеством теперь не развернешься, конешно, ну да — как уж мозга пошевелится…
Старик захихикал, икнул, и — помер. Помер бывший купец третьей гильдии Гришака Пузиков.
Федул пошел на кухню, сел на табуреточку, закурил. Долго курил. Притопала с работы жена его, Фетинья.
— Ты пошто, лешак, туто сидишь?
— Да папаша… померли вот… — всхлипнул Федул. Фетинья всплеснула руками, приготовилась заголосить, но муж гаркнул свирепо:
— Цы-ыц!!!
Забегал, забунчал по дому: «Ты, Фетинья, старух теперь зови, покойника обмыть надо, повойте над ним, штобы все как у людей, а мне — найди-ко книжку сберегательну…».
— Так и рад на своего папашку все ухайдакать! — злобно крикнула Фетинья. — Полста сымай, а боле не смей, шиш тебе! Не больно много он туда положил.
— Дура ты, Макаровна, — спокойно сказал Федул. — Да я теперь, если хошь знать, все триста двадцать оттуль возьму, да дам тебе на похороны сороковку: делай как хошь.
— А остальные куды задумал, идолина проклятушшой?! — заголосила супруга.
— Надо бы мне в Емелинск поехать, — пыхтел Федул. — Не иначе, как богачество мне там открыться доложно…
— Оо! Не успел отец-от помереть, а сынок уж деньги-те — хвать! — да к гулеванкам наладился…
— Ррр… хать!!.. — гавкнул Пузиков. Фетинья притихла. — Ты меня в искус не вводи, а то — счас пятой угол почнешь искать! Сказано тебе: открыл мне родитель в свой последний час, — Федул опять замочил глаза, — што богачество им сокрыто, в потаенном месте. Вот я и поеду. Большое, баба, богачество! Избу новую состроим, двухетажную, да тюлю на окна навесим, да пианину для блеску заведем… во!
— Да-а… Знаю я тебя… врешь ты! Не успел помереть отец-от, а ты деньги — хвать! — да к гулеванкам, к гулеванкам почесал…
Федул скорготнул зубами и грохнул по скрипучему столу. Фетинья с воем побежала в сенцы.
2
Полдня убил Федул на то, чтобы найти дом, который занимал до революции его отец, старый Гришака. Нашедши, поохал в сторонку: «Да-а, хоромы!» Только вид у них не больно жилой стал. Двери хлоп-хлоп! Выбивают на улицу, или всасывают людей в красное двухэтажное здание. А отец рассказывал, как лежали наискосок от дома длинные торговые ряды. Развратно выгибаясь, орали с утра до вечера с лабазах тароватые приказчики-заманщики. А теперь — нету лабазов, бойко торгуют сорочками в доме напротив. Над дверью же, через которую выплывал когда-то богатый купец Пузиков, норовя зацепить палкою притулившегося зимогора, — топорщится вывеска: «Районный трест столовых».