Универсальное средство (сборник)
Шрифт:
Первая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Солнечный свет не меняется.
Вторая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Падает маленькая чёрная мошка.
Третья последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Лёгкое облачко исчезает.
Четвёртая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Садовая скамейка перестает скрипеть.
Пятая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Дождевой червяк уползает от скважины.
Шестая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Мальчик поднимает голову.
Седьмая
Перелистывается третья страница книги.
Восьмая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Корова делает третий шаг.
Девятая последовательность. 00 часов, 00 минут, 04 секунды.
Пороховые газы выталкивают пулю.
…
Алёша сидел на садовой скамейке и читал толстую книгу. Книга была интересная, но непонятная. В ней рассказывалось о многих странных вещах. Алёша нашёл её на чердаке, среди других дедушкиных вещей. Обложки, а также первых и последних страниц, в книге не оказалось.
Читая книгу, и пытаясь представить описываемые в ней вещи, Алёша ловил себя на мысли, что начинает смотреть на окружающее как-то по-особенному, не так, как смотрел до сих пор.
Чтобы убедиться в этом, Алёша оторвался от книги и посмотрел вокруг.
Сад спускался к реке. На противоположном берегу реки паслись коровы. Одни лениво щипали траву, другие лежали и жевали жвачку, третьи пили воду. Пастуха видно не было. Алеша вновь переключился на книгу.
Подул лёгкий ветерок, принёс откуда-то малую мошку и сбросил на лист книги. Мошка поползла вдоль строчки, будто считая её непреодолимым препятствием. Алёша машинально сопровождал мошку взглядом, читая:
"Всё происходящее в нашем мире является следствием наложения, интерференции разнообразнейших явлений, происходящих одномоментно, но в различных плоскостях бытия; при этом в главной плоскости никогда и ничего не происходит: она служит лишь для сохранения реальности. Увидеть же абсолютно все явления нашей реальности обычному человеку невозможно…"
Стабильность
Белые треугольники облаков чётко выделялись на фоне голубого неба. Само небо имело вид идеального круга, но издали это не было заметно.
Иван Фёдорович так и сказал.
Он лежал на берегу шестигранного залива, раскинув ласты, и пульсировал. Белесоватое свечение равномерно распространялось от него во все стороны. Жёлтый квадрат солнца приятно согревал тело Ивана Фёдоровича.
А может, его звали вовсе не Иван Фёдорович. И даже скорее всего не так, а как-нибудь вроде У-у-у-Ы-ы-ы-А-а-а. Но какая разница? Для русскоязычного читателя его имя лучше всего перевести именно как Иван Фёдорович.
Его собеседник ничего не ответил. Он подгребал под себя песок, рассматривал отдельные песчинки, и, казалось, готовился посвятить этому занятию всю жизнь. И не только свою, но и чужую.
Его щупальца легко скользили, то сворачиваясь трубочкой, то вновь разделяясь на тонкие ворсинки. А порой вместо щупалец растекалась голубовато-розовая жидкость, легко испаряющаяся под лучами квадратного солнца. Но щупальца почти сразу восстанавливались, хотя и совершенно в ином виде, чем раньше – скажем, в виде суставчатых клешней или тонких лучинок.
Скоро сосед Ивана Фёдоровича
За то время, пока он довел её до триста восемьдесят шестого этажа, изменившись девятьсот восемьдесят восемь раз, Иван Фёдорович претерпел всего-навсего семьсот пятьдесят четыре трансформации, и теперь имел совершенно не тот вид, с которым пришёл загорать на пляж. Но с этим никто ничего мог поделать: такова была природа Ивана Фёдоровича. Кому-то это может показаться странным и утомительным, но Иван Фёдорович привык, и не представлял себе иного существования.
Только природа постоянна и понятна. Человек же бесконечно изменчив.
Степенный Разговор
Огладив окладистую бороду левой рукой, Агафон протянул правую Дормидонту:
– Здорово, сосед! Что припозднился? Эвон, звёзды на небе зажглись.
– Дык, понимашь, соха сломалась. Покуда поправлял… А допахать надоть – край! Сам знаешь, вёдро скоро закончится.
– Знаю, – погрустнел Агафон. – Ты недоимку ить уплатил?
– Уплатил, – мрачно сплюнул Дормидонт. – Лютует барин.
– Да, – согласился Агафон. – Не ровён час, красный петух прилетит…
– А чего ж? – вскинулся Дормидонт. – Эта птичка своенравная, куды захотит, туды и летит…
– На ярманку не собираешься? – спросил Агафон, чтобы убрать начинающееся молчание.
– Надо бы, – согласился сосед. – Мануфактурки прикупить, конфектов детишкам…
– Карасиру, – подхватил Агафон.
– Э-э, нет! – замахал руками Дормидонт. – Вонишши от него. Мы к лучине привычней.
– Дак клоп уходит, и ржу, опять же, отъедает…
– Ну, рази для того… – протянул Дормидонт. – Болдырёчек, может, возьму.
Помолчали. По небу, из конца в конец, прокатилась белая звёздочка
– Слыхал, – спросил Дормидонт, провожая её глазами, – мериканцы опять небо дырявят. На Лупитер чтой-то запустили.
– Пущай дырявят, – отозвался Агафон, поглаживая бороду. – У России свой путь.
Шёл 2137 год от Рождества Христова.
Кажущееся несоответствие
Я отошёл от толпы шагов. На двадцать, если быть абсолютно точным. Были они маленькие, корявые и какие-то скособоченные. Но уж какие получились. Я их не боялся. Сделал – и всё. Так было нужно. Они были мои. Может, кто-нибудь сделал бы лучше, но почему тогда «кто-то» не находится на моём месте? Почему критиковать и возражать все горазды, а предложить что-нибудь иное, более конструктивное, ни у кого не получается?
Поэтому критику прошу оставить до той поры, пока не сможете предъявить более убедительные свидетельства, что у вас получится лучше, чем получилось у меня. Но и тогда я имею право спросить: где вы были раньше? Задним умом всякий крепок. А вы попробуйте упредить события.
Но я, казалось, предусмотрел не только всё, но и гораздо больше. И тем не менее…
Почему именно на двадцать? Это казалось мне наиболее разумным: я привык доверять не одним собственным ощущениям, но и показаниям приборов. Отойди я на пять – и последствия могли быть непредсказуемы. А так оставалась какая-то свобода манёвра. Прибор недаром показывал "двадцать". Это зависело только от него.