Унтовое войско
Шрифт:
Вечером приехал из-за реки Муравьев со свитой. Громыхнула сигнальная пушка. Сто ракет взлетело в воздух, прочерчивая бледную синеву небес многоцветными стрелами и брызгами.
Николай Николаевич прошел по главной улице, где устроена аллея из деревьев, пересаженных сюда из тайги на скорую руку. Здесь бросался в глаза Храм славы из пирамид с плошками и разноцветными фонарями. На Храме — изображения вензеля государя императора и короны. На самом верху парящий величаво орел.
В нагорной части улицы разбит садик из лиственниц, черемух, сосен, багульника. Над входом в садик картина
Вспыхнула и запылала радужными огнями иллюминация.
Казаки есаула Крюкина сдерживали напиравшую толпу. Сам есаул все хотел разглядеть среди публики свою Дашеньку, отважившуюся ехать провожать героев сплава. А вот и она… в пролетке купца Ситникова. Возле пролетки гимназисты хором выкрикивали стихи в честь Муравьева.
Зазвучали крики «ура». Музыка заиграла «Боже, царя храни».
Муравьев выглядел сегодня по-особенному энергичным и нервным — ни одного вялого движения, ни одного равнодушного взгляда.
— Народ с нами, господа! — воскликнул он, поворачиваясь к свите. — Народ благословляет нас на подвиг!
Гремели пушки. На Шилке с лодок стреляли ракетами.
— Проводы прямо-таки царские! — восхищались в толпе.
— А Дашенька-то, Дашенька! — шептал есаул. — Какая умница, какая душа! Не побоялась, поехала… проводить нас…
В толпе, оглаживая бороду, стоял предовольный Егор Андриянович Лапаногов. Ему бы да не быть довольным. Нынче к нему в гостиницу порученец генерала явился с похвальным словом для Егора Андрияновича. Его превосходительство, проезжая через Нерчинск, осматривал строящиеся здания и спросил, кто подрядчик, и благодарил столоначальника Крюкина за то, что «умел вручать всякое дело в надежные руки».
Егор Андриянович, разглядев в толпе инженера-подполковника Разгильдеева, не утерпел, протиснулся к своему новому приятелю, зашептал ему:
— Радость-то какая, Иван Евграфович! Радость-то! А вам-то уж особливо радоваться. На вашем золоте, можно, сказать, поплывут. На вашем, как же…
Разгильдеев поморщился. Ему не хотелось ни видеть Лапаногова, ни разговаривать с ним. В груди копилось раздражение. Вот тебе и сиволапая деревня, вот тебе и пень-колода… Теперь живи да оглядывайся на каждого полицейского — не за тобой ли приставлен? И все из-за этого подрядчика. Обвел вокруг пальца. Не иначе, как черт дернул Ивана Евграфовича рассказывать в тот вечер за штоссом о беглом каторжнике-инородце.
А ласковый шепоток Егора Андрияновича не унимался, назойливо лез в ухо:
— Его превосходительство, чует мое сердце, наградит вас, Иван Евграфович. Уж я верю своему сердцу.
«Э-э, все кончится благополучно, — успокаивал себя Разгильдеев. — Кто докопается? Вся Кара в моих руках, пикнуть никто не смеет… Только бы в нужный момент уехать отсюда, не переслужить; Может, вовсе это и неплохо, что черт свел меня с этим аршинником-златолюбцем».
Глава пятая
На берегу Шилки с самого утра вавилонское столпотворение. Офицеры, солдаты, казаки, бабы, мужики…
Казаки Шарагольской станицы держатся вместе.
Ванюшка Кудеяров, вытирая рукавом вспотевшее лицо, говорит, оглядывая с кормы баркаса снующих по берегу людей:
— Мир по слюнке плюнет, так мире будет.
Ему отвечет Петька Жарков:
— По капле — море, по былинке — стог, по зернышку — ворох.
Зауряд-сотник из Усть-Стрелочной станицы потирает руки, будто ему холодно:
— Ну, братцы, в устье Амура идем… трогается Расея — кацапова матка! Теперь не остановишь, не-ет. Уж пошло, так пошло.
— Артелью города берут, — поддерживает его Кудеяров. — Один, знай себе, горюет, а артель воюет.
Евграф Алганаев, скаля серебряные зубы, сомневается:
— Поплывем черт-те куда… на кудыкину гору. В тумане сослепу разобьемся о камни.
Зауряд-сотник, не раз бывавший на Амуре, вразумительно наставляет Евграфа:
— И слепая лошадь везет, коли зрячий на возу сидит.
Из братьев Алганаевых на Амур собрался старший Евграф. Акима и Митяя затаскали власти — то к заседателю земского суда, то к исправнику, то к воинскому начальнику. Власти доискивались, так ли уж неотвратно накликали на себя смерть арестованные мужики из Выселок? Впрямь ли в побег они пустились или был в том злой умысел самого конвоя? Братья ответствовали: нас-де не было, мы-де не видели, знать-де ничего не знаем. Их не арестовывали, но и из-под следствия не выпускали.
Последние ящики и мешки уложены, увязаны, сосчитаны. Горный дивизион с пушками, лафетами, снарядами на плотах. «Аргунь» вовсю попыхивает паром, вот-вот загудит — просигналит дальний путь.
— На моли-и-тву-у-у! — катится по берегу команда.
Зауряд-сотник подошел к Ранжурову.
— Поплывете вместе со мной на передней лодке. Приказ генерала.
— Сам он будет на «Аргуни»?
— Нет, машина на пароходишке слабая. Генерал недоверчив к «Аргуни», устроится на баркасе.
— Генерал и… на баркасе?
— А что? У него там не хуже, чем в раю. Каюта подвощена… до глянца, кабинет, спаленка. Стены под дуб, ковры. Стулья да диваны из самой Франции завезены. Во как!
Сводный батальон выстроен на берегу в две шеренги. Солдаты и казаки без шапок. Стол под желтым бархатом, на нем в серебряной ризе икона Албазинской божьей матери. Поп, дьякон.
Генерал-лейтенант Муравьев, капитан второго ранга Казакевич, подполковник Карсаков проходят перед фронтом.
— Взять шашки подвысь!
«Бьют барабаны. Мужики, бабы, ребятишки, надвинулись отовсюду, глядят на церемониал, вытаращив глаза.