Уорхол
Шрифт:
Заслышав скандал, сосед по дому Джон Элачко, подмастерье гробовщика, вышел на крыльцо посмотреть, что же происходит. Он иногда выступал для мальчишек Вархолов за отца, когда Андрей уезжал, и тут же разобрался в ситуации. По его мнению, Энди был просто неженкой и плаксой, который не хотел идти в школу. Перебравшись через перегородку, отделявшую их крыльцо от Вархолов, он взял его за плечи и прокричал: «А ну иди в школу!»
Колени Энди подкосились, как часто бывает у больных хореей, он упал и отказывался вставать. Схватив перепуганного ребенка за плечи, Элачко потащил его вниз по лестнице.
Энди был очень мягкий, ранимый малыш, артистичный, с тонкой душевной организацией, все такое.
«Энди пытался пинаться, – рассказывал Пол, – и тогда сосед схватил его, зажал его руки и ноги и потащил, а Энди все плакал и пытался вырваться. Он не хотел идти, а мы силой заставили его идти. Хуже и не придумаешь, потому что из-за этого у него развился нервный тик».
«Кто ж знал, что он не до конца вылечился, – добавляет Джон. – Сосед просто думал, что он доброе дело делает, когда понес его туда. Помню, доктор сказал, что у него все по новой началось».
У Энди тут же случился рецидив, и его вернули в постель еще на четыре недели. Этот случай на всю жизнь внушил ему отвращение к насилию и сильнейшее желание избегать любого применения физической силы. Лучшим способом привести Энди в бешенство в его зрелой жизни были попытки физически принудить его к чему-либо.
Второй постельный период Энди был совсем как первый. И вновь в волшебной инкубационной неподвижности у него получалось проводить долгие безмятежные часы в мечтах о звездах Голливуда. В этот раз с его подъемом из больничной койки позиция, занимаемая им в семье, изменилась. Доктор Зидик предупредил Юлию, что рецидив весьма вероятен. Болезнь к тому же так сказалась на коже Энди, что он мучился с ней до конца своей жизни. Как оказалось, ни с того ни с сего по лицу, спине, груди, руках и кистям Энди пошли крупные красно-коричневые прыщи. Он выглядел еще более уязвимым и вился вокруг Юлии плющом, лишь изредка отходя от нее. Она стала как никогда оберегать его и следить, чтобы никто впредь руку на него не поднял. Теперь Энди выступал в амплуа этакого эксцентричного инвалида, с которым следовало обращаться с особой осторожностью и участием, а братья стали приглядывать за ним в школе. «Что мне непонятно, – вспоминал Джон Вархола, – это как он, вернувшись в школу через несколько месяцев и столько пропустив, смог догнать их».
В «Попизме» Энди сделал самое откровенное заявление относительно собственного детства: «Я… понял, что, злясь и указывая кому-либо, что он должен делать, ничего не добьешься, – и это просто невыносимо. Я понял, что куда проще влиять на других, если просто заткнуться, – по крайней мере, может, в этом случае они сами начнут сомневаться». В то же время новая придуманная жизнь, которую он создавал в своем воображении, придала ему внутреннюю сосредоточенность, сделавшую его увереннее и упорнее в том, что касается его искусства. Стала проявляться двойственность его характера. Оставаясь милым и застенчивым со своими подружками, он при случае строил из себя капризного принца среди семьи. Фрейд отмечал, что «подсознательно мы остаемся в одном возрасте в течение всей своей жизни». Энди, который поляризовал публику как художник в свои лучшие годы, в какой-то мере оставался восьмилеткой, только выбравшимся из паутины болезни и забот.
Это был новый, требовательный, нетерпеливый и порой агрессивный Энди, постоянно дразнивший Пола своим «ну и что ты сделаешь?» и срывавшийся в кино каждое субботнее утро. Фильмы играли важную роль в жизни американской детворы в тридцатые и сороковые, а уж для Энди они были даже важнее, чем для его сверстников. Кино стало его страстью, потребностью, бегством от реальности. Не всегда легко было достать одиннадцать центов на вход, но Энди бился
Энди, идеальный фанат, завел оставшуюся на всю жизнь привычку писать звездам письма, прося о фото или автографе. Если в повседневной жизни он скорее отождествлял себя с девочками, чем с мальчиками, то точно так же предпочел звезде мужского пола звезду женского, чтобы поклоняться ей. В 1936 году, снявшись в «Бедной маленькой богатой девочке», Ширли Темпл стала для Энди кумиром и образцом для подражания. По сюжету героиня Ширли была полностью защищена невероятным богатством своего отца, но тут по воле случая она становится артисткой в кабаре (в восемь-то лет). Она воспринимает все как игру. В этом сюжете раскрыта основная жизненная философ™ Энди Уорхола: постоянно работай, делай из всего забаву и сохраняй присутствие духа.
Когда Энди послал десятицентовик в ее фан-клуб и получил в ответ фотографию, подписанную «Энди Вархоле от Ширли Темпл», та стала его самым ценным имуществом и жемчужиной его коллекции. Еще он послал туда крышку от упаковки хлопьев и получил синий стакан с изображением Ширли. Как он все повторял за Марджи Гирман, теперь Энди пытался копировать Ширли Темпл. До конца своих дней он имитировал свойственные ей жесты, складывая руки в молитве и прижимая их к щеке или перекрещивая их и держа на поясе справа. Он мечтал выучиться чечетке. Единственное, что ему в фильмах с ней не нравилось, как он делился с приятелем, это регулярное появление в конце ее отца, чтобы забрать героиню Ширли домой. С точки зрения Энди, это разрушало сказку. «В фильмах с нею меня так разочаровывало, когда Ширли Темпл находила своего отца, – говорил он. – Это же все портило. Ей так здорово жилось, била себе чечетку в местном Kiwanis Club или с газетчиками в ратуше. И знать ничего не хочу про ее отца».
К концу 1930 года расстановка сил в доме Вархолов изменилась. Уже некоторое время Андрея потихоньку начало подводить здоровье. Всегда ратующий за порядок, он все еще мог пригвоздить мальчишек одним взглядом и страхом перед ремнем, но Пол, теперь семнадцатилетний и трудившийся на сталелитейном заводе, стал достаточно независим, а Андрей большую часть времени был так утомлен, что после работы только и мог что стоять на заднем дворе и молча поливать из шланга их миниатюрный огород. Юлия умоляла его угомониться. Он накопил около пятнадцати тысяч долларов в почтовых облигациях и на депозитных счетах, целое состояние для человека его происхождения. Пол приносил зарплату в семью, достаточную, чтобы купить маме мебель для кухни и холодильник. Андрею больше не было нужды хвататься за каждую предложенную работу и надрываться по двенадцать часов в день шесть дней в неделю, но он был трудоголиком, и мольбы Юлии не были услышаны.
Пол вспоминал тот момент, когда Андрей собирался в оказавшуюся его последней командировку в Уилинг, Западная Вирджиния:
Он переболел желтухой несколько лет назад, когда удалили желчный пузырь, а с тех пор все было в порядке. А тут весь вдруг пожелтел. Очевидно, у него печень отказала. Мама говорит: «Не езди в командировку, тебе не надо уезжать.
У тебя хватает денег, зачем едешь?» Но отец хотел пересилить себя.
На шахте в Уилинге многие, и Андрей в их числе, употребляли зараженную воду, и, когда он вернулся на Доусон-стрит с приступом желтухи, ему прописали постельный режим. «Энди был мальчишкой, когда умер мой муж, – вспоминала позже Юлия. – Он ехать в Западную Вирджинию работать, ехать на шахту и пить воду. Вода была отрава. Он болел три года. Отравил себе внутренности. Доктора, нет помощи от докторов». Она срывалась на рыдания, вспоминая произошедшее.