Уорхол
Шрифт:
Роберт Хьюз писал:
Уорхол был первым американским художником, чьей карьере известность была действительно присуща. О публичности и речь не шла у художников в сороковые и пятидесятые. Когда Life сделал Джексона Поллока знаменитым, это было как гром среди ясного неба; но подобное случалось достаточно редко, чтобы быть чем-то из ряда вон, не вполне типичным.
По сегодняшним меркам, мир искусства был девственно неопытен в области средств массовой информации и того, как их можно использовать. Телевидение и пресса, в свою очередь, были равнодушны к тому, что все еще называлось авангардом. Под «известностью» подразумевалась заметка в New York Times, в абзац-другой д линой, за которой обычно следовала статья в Art News, которую прочитало бы тысяч пять. Все остальное считалось чуждым профессии – к чему следовало
Карьера Энди также сделала большой скачок в 1955 году, когда он получил свой крупнейший заказ в пятидесятые, сделавший его по-настоящему знаменитым в мире рекламы. Это было еженедельное рекламное объявление для модного манхэттенского обувного магазина I. Miller на страницах светской хроники воскресного выпуска New York Times. Рынок обуви в пятидесятые был необъятным и покупал много рекламы. Познакомившие Энди с I. Miller вице-президент Джеральдин Штутц и арт-директор Питер Палаццо знали его с самого приезда в Нью-Йорк. Они ценили талант Энди, считали его настоящим художником, его и выбрали для запуска кампании по смене подпорченного имиджа магазина. Тема идеально подходила Энди, он был в восторге от проекта; небольшая, но все увеличивавшаяся, преимущественно гейская, аудитория начала узнавать каждый уорхоловский рисунок, она открывала свой воскресный выпуск Times в предвкушении и радовалась новой картинке. Джеральдин Штутц:
От выразительности и аскетичности работ Энди у людей дыхание перехватывало. Питер Палаццо и Энди были настоящими родственными душами в сфере искусства, и Энди всегда гордился тем, что делал именно то, что мы и хотели, но на самом деле мы просто высказывали ему свои пожелания в упрощенном виде. Он брал идею и возвращался, трансформировав ее во что-то универсальное, необычное и неповторимое само по себе. Результатом стало сенсационное возвращение к жизни брэнда I. Miller.
Незадолго до того, как I. Miller стал его клиентом, отношения Энди с Вито Джалло разладились.
У Энди была манера бросать людей. Постоянно названивал и говорил: «Ой, пошли сегодня на вечеринку». Подбирал мне пару: «Вот этот тебе бы подошел», – у него это получалось, мило было. Но он всерьез рассчитывал, что я буду с ним ходить, и как-то он хотел пойти и посмотреть на забавы Валери с ее парнем, а я не мог, и он остался недоволен, после чего я долго о нем ничего не слышал.
Осенью 1955 года Натан Глак, который и познакомил Вито с Энди, занял его место помощника Энди. Хоть и несколько скромный, Натан был талантлив, с оригинальными идеями, хорошим вкусом и чувством юмора. Когда был в восхищении или расстройстве, восклицал: «Господи Иисусе!». «Мама бы предпочла, чтобы ты не выражался», – Энди пришлось сообщить ему. Натан быстро наладил хорошие отношения с Юлией, которая потчевала его своими характерными, зачастую уморительными версиями библейских сюжетов, в одной из которых «Моисей родился у вола».
Натан был первым из подобранных Энди выдающихся ассистентов. В следующие девять лет его идеи и участие так сильно повлияли на карьеру Энди, что многие общие друзья считали, будто Глак стал первой из уорхоловских жертв, что Энди использовал и зажимал его. Глак спокойно отвергает эти обвинения. По его мнению, он был помощником Энди, а не соавтором.
Одним из значительных его вкладов в самом начале было получение для Энди заказа на оформление витрин для Джина Мура в Bonwit Teller’s. Мур стал очередным профессионалом в этой сфере, которого потрясли сам Энди и его работы: «Внешне он всегда был таким милым и беззаботным. Была у него эта любезная, не от мира сего, детская манера, которую он практиковал, но это все равно было славно – и то же касается и его работ. Они были светлые, с особым шармом, при этом всегда были по-настоящему прекрасные линии и композиция. Больше никто в сходном стиле не работал».
Как только реклама Энди I. Miller, с ее свежестью, выразительностью и замечательным использованием белого пространства, начала приносить
И все же было ясно, что распродажа рисунков в кофейне, пусть и кофейне с клиентурой Serendipity, не привела бы к признанию Энди настоящим художником. Ярлыки всегда были и все еще остаются очень важными в мире искусства. Если тебя знали как коммерческого художника, ни одна серьезная галерея в твоих работах не будет заинтересована. Все это очень смущало Энди, потому что в его Карнеги Техе продвигали линию баухауса: будто между коммерческим и изящным искусством разницы нет, и разочарование от осознания того, что все не так, может быть другой причиной, по которой до конца своих дней он будет отрицать, что годы в Техе имели для него какую-либо пользу.
Дилемма возникла вновь в особо раздражающей форме в тот год, когда рекламная карьера Энди достигла своего пика, когда его старый друг, однокашник и сосед Филип Пёрлстайн был допущен в престижную галерею Tanager. Невзгоды Пёрлстайна периодически становились предметом насмешек между Энди и его гомосексуальным окружением, которые полагали, что лучше представляют Zeitgeist, чем интеллектуалы вроде него, и теперь Энди отреагировал с легкой агрессией, которая впредь станет для него типичной. Tanager была галереей кооперативной, а это значило, что сами художники решали, чьи работы там будут выставляться. Энди вручил Пёрлстайну подборку рисунков обнаженных мужчин и попросил выставить их в Tanager. Ню было абсолютно подходящей темой, но Энди представил работы в настолько очевидно гомосексуальной манере, что Филип оскорбил бы своих глубоко возвышенных коллег, подсунув им подобное. Когда он попытался объяснить Энди, что, возможно, рисунки стоило бы выполнить чуть беспристрастнее, Энди прервал его, притворившись, будто не понял, что тот имел в виду. У Пёрлстайна осталось впечатление, будто Энди «показалось, что я его подвел, и с тех пор мы редко общались», но, скорее всего, само его требование являлось актом отчуждения и вызова.
Энди сворачивал на странный путь, намечающий то, насколько его искусство станет восставать против правил. Гомосексуальность может сойти тебе с рук в искушенном мире Нью-Йорка пятидесятых, только если ты не подпускаешь ее к своей профессии. Но Энди продолжал поиск художественной галереи, которая выставила бы его откровенно гейские рисунки и картины. «Другие могли поменять свое отношение, а я нет – я знал, что был прав», – напишет он позже.
Осенью 1955 года он продемонстрировал портфолио под названием Drawings for a Boy Book (преимущественно члены с повязанными вокруг них бантиками, отпечатанными поцелуями и лицами молодых красавцев) Дэвиду Манну, бывшему помощнику Иоласа, который теперь владел собственной галереей Bodley напротив Serendipity. Дэвид оценил работу и решил устроить ему выставку.
Союз с Дэвидом Манном стал серьезным шагом в карьере Энди. Манн был полноценным дилером, специализировавшемся на сюрреализме, с хорошими связями. В течение нескольких следующих лет он будет играть важную роль в достижении признания творчества Энди.
Чарльз помог развесить экспозицию, которая открылась в День святого Валентина, 14 февраля 1956 года. Подавали шампанское и мартини. Энди нарядился в элегантный костюм индивидуального пошива. Несмотря на то что галерею заполонили его друзья, по большей части весьма привлекательные молодые мужчины, Энди казался Дэвиду абсолютно не в своей тарелке. «Он был одним из самых застенчивых людей, кого я когда-либо встречал. Он был очень рад всех видеть и приветствовал своих приятелей, но невероятная стеснительность была его характерной особенностью».