как в полярной ночи они вручную, кайлами долбят шурфы и штольни в вековечной мерзлоте…
как на оленях, волоком тащат из Дудинки бревна и вручную, без всякой техники строят там, на Нулевом пикете, свой первый бревенчатый дом…
и снова долбят и кайлуют эту чертову мерзлоту…
зубилами и кувалдами выгрызают и выдалбливают образцы пород…
и даже в буран, держась за канат, пробиваются из своих палаток к штольням…
и снова ручным буром бурят и выгрызают образцы пород…
и в жестокий мороз и пургу лазают по сопкам, ищут выходы медоносных пластов и каменного угля…
и опять, опять в черноте полярной ночи, при свете примитивных ламп поливают бур соляным раствором и – вручную! – бурят и бурят вечную мерзлоту…
и, поднимая канатом тяжелую гирю, бьют ею образцы пород, дробят их, чтобы обследовать с лупой и ссыпать в мешочки для будущих химических анализов в Москве… Даже в кино и под бодрую музыку вы бы поняли, что то была адова работа. А теперь растяните этот бобслей на длинные месяцы без солнца, при температуре минус тридцать и ниже и – без всякого результата! Вся добытая порода – пустая! Даже без признаков ценных металлов! И Урванцев сорвался. В том первом деревянном доме, который теперь стоит в Норильске домом-музеем Урванцева, он начал все чаще запираться в кладовой, где хранился бочонок со спиртом. И пил один. Елизавета боялась, как бы об этом не узнали рабочие, и как-то утром, когда он, шатаясь, вышел из кладовки, сказала с презрением: «Эх ты, полярник!» Этого оказалось достаточно, он сказал: «Прости. Этого больше никогда не повторится!» Разделся до пояса, вышел в полярную ночь, стал растираться снегом. И с этого дня делал это каждое утро, невзирая даже на сорокаградусные морозы. Впрочем, одно развлечение у них все-таки было – граммофон, который Елизавета купила на рынке в Красноярске. После работы они собирались в единственном деревянном доме и слушали Шаляпина, Собинова, Нежданову и других знаменитых певцов того времени. Послушать граммофон съезжались оленеводы из самых далеких стойбищ. И как-то в знак благодарности за «поющую машину» даже пригласили Урванцевых на камлание шамана… Но культурные развлечения устраивали не всех. Однажды повар предупредил Урванцевых, что среди рабочих образовалась банда из бывших золотоискателей, они
собираются убить начальника и захватить кладовую со спиртом. Теперь Урванцевы спали одетые и с оружием в руках. Ночью, когда за дверью послышались шаги и тихие голоса, Урванцев распахнул дверь и, стоя с пистолетом в руке, громко сказал: «Назад! Или буду стрелять!» За его спиной стояла Елизавета с ружьем наизготовку. Бандиты струсили и сбежали. Работа экспедиции продолжалась – снова вручную, кайлами они долбили шурфы и штольни… зубилами и кувалдами выгрызали из вечной мерзлоты образцы породы… и в буран, держась за канат, пробивались из своих палаток к штольням… При этом Елизавета, как медик экспедиции, постоянно следила за здоровьем рабочих. Баня дважды в неделю, чеснок и строганина из свежемороженой рыбы ежедневно – еще Обручев заметил, что строганина – лучшее средство от цинги. Но как-то приехал гость из Дудинской экспедиции топографов: «Беда! В экспедиции дурная болезнь! Из-за нее рабочие избивают жен!» Елизавета на оленях помчалась туда. Осмотрела и рабочих, и жен. А потом спросила: «Где у вас кладовая? Там может быть инфекция». Ей показали, она вошла в кладовую, увидела бочонок со спиртом, взмахнула топором и разрубила его. Начальник экспедиции бросился к ней с ножом, но она снова подняла топор: «Зарублю!» – «А зачем ты спирт разлила?» – «Потому что нет у вас никакого триппера! Цинга у вас! В бане не моетесь, чеснок и строганину не едите, только спирт жрете!»… А к весне Урванцев нашел тут и каменный уголь, и никель, и даже платину. Можно было праздновать победу, но рабочие потребовали деньги, зарплату за всю зиму. А денег не было. Москва, бухгалтерия Центрпромразведки должна была ежемесячно перечислять в Красноярск на счет Урванцева деньги на оплату рабочих. Но за всю зиму не пришло и рубля! Назревал бунт, рабочие грозили прекратить работы, и нужно было кого-то посылать в Москву за деньгами. Но кого? Урванцев не мог оставить экспедицию даже на неделю. И Елизавета одна отправилась из Норильска в Москву. Конечно, сейчас, самолетом это не так уж трудно. Но тогда… Вот как рассказывает об этом сам Урванцев в своих мемуарах. Цитирую по памяти, но близко к оригиналу. «Расстались мы с ней уже во второй половине мая, написал он, добиралась она до Дудинки довольно долго. Началась оттепель, днем таяло, снег под санками оседал, олени глубоко проваливались, приходилось стоять и ждать, когда ночью хоть немного подморозит. В Дудинке ледоход на Енисее начался десятого июня по высокой воде, так что льдины выпирало на берег. Вслед за льдом из Туруханска пятнадцатого июня пришел катер “Хлебопродукт” и скоро пойдет обратно. О пароходах вестей нет, когда придут, неизвестно. Пошла Елизавета Ивановна к капитану катера просить, чтобы он ее взял. Мест ни в каюте, ни в кубрике нет. Согласилась ехать на палубе. Там поставили маленькую палаточку. В ней и жила неделю, пока приехали в Туруханск. Оттуда катер пошел вверх по Нижней Тунгуске, а она осталась на берегу ждать следующей оказии…» «Так, мелкими катерами в конце июня я добралась до Нижнеимбатского, большого селения в двухстах километрах от Туруханска, – продолжает Елизавета эти воспоминания. – Здесь пусто, нет никаких катеров, даже самых мелких. Узнала, что иногда, в случае крайней нужды, вверх по Енисею ходят бечевой на собаках. То есть собак запрягают в бечеву, они бегут по берегу, тянут лодку. А хозяин сидит на корме и правит. Если попадется приток или речка, человек пристает к берегу, собак берет в лодку, переправляется, их высаживает, и они снова тащат лодку дальше. Чтобы не ждать, решила плыть этим видом транспорта. Лодку мне дали, но из ездовых нашлась только одна собака. А до Красноярска тысяча километров! И все-таки отправилась! Через сто километров, в Верхнеимбатском меня сфотографировали топографы, когда подъезжала к берегу на лодке с одной собакой, и подарили мне снимок на память. В Подкаменной Тунгуске наконец увидела катер, который собирался плыть в Енисейск. На нем и удалось устроиться. Через пять дней оказалась в Енисейске, где пересела на пароход в Красноярск, и в конце июля добралась до Москвы…» Если я тут что-то неточно пересказал, простите. Но представьте: от Норильска до Красноярска в одиночку на оленях и собаках! Все-таки прав был Некрасов: «Есть женщины в русских селеньях»!.. В Москве Елизавета сразу пошла в Центрпромразведку к начальнику. Доложила об успешном ходе работ, но оказалось, что денег у них нет – все разошлись по другим экспедициям. Тогда она отправилась в Главное геологоразведочное управление к Ивану Матвеевичу Губкину. Губкин подтвердил, что деньги должны быть выделены, но ехать за ними нужно в Петроград, в Геологический комитет… В Петрограде, на Васильевском острове, на заседании Ученого совета Геолкома Елизавета Ивановна зачитала членам Совета доклад Урванцева о сделанных открытиях, представила смету расчета с рабочими. Но и тут – денег нет, все распределены по другим экспедициям. Елизавета Ивановна не выдержала – показала фотографию, как она добиралась по Енисею на лодке, запряженной одной собакой, и стала рассказывать, каково это зимой в сорокаградусные морозы работать в норильской тундре. Члены Совета, сами геологи, вызвали главного бухгалтера, а тот предложил снять понемногу со смет каждой экспедиции Геолкома и так собрать необходимую сумму… Через неделю, в начале августа 1925 года Урванцева выехала скорым поездом в Красноярск. Деньги – огромную сумму и даже часть серебром – везла в корзине с бельем. А еще через полгода, когда Урванцевы уже были в Ленинграде и Урванцев работал в своем кабинете в Геолкоме, к нему зашел профессор, заведовавший лабораторией, положил на стол два брусочка – красный (медный) и белый (никелевый) – и сказал торжественно: «Вот вам первый норильский металл из привезенной вами руды!» Это была полная победа! Урванцев стал готовиться к новой экспедиции и даже сконструировал особую, из трех секций, раскладную шлюпку – непотопляемую, для плаваний среди льдов по заполярным рекам. Оставив жене чертежи этой шлюпки, он вновь отправился в Норильск, а Елизавета Ивановна осталась в Питере заканчивать медицинский институт. Уникальную шлюпку питерские корабелы построили в срок, но Геолком ее строительство не оплатил. И тогда, чтобы все-таки отправить мужу эту шлюпку, она продала свою меховую шубу, костюм и другие вещи. И жила на одном хлебе, зарабатывая на жизнь стиркой больничного белья и мытьем полов. А когда в августе тысяча девятьсот тридцатого ледокол «Георгий Седов» высадил на Северной Земле четырех полярников-зимовщиков – Ушакова, Урванцева, Ходова и Журавлева, Елизавета придумала и организовала ставшие потом знаменитыми на всю страну радиопередачи для полярников. В этих передачах принимали участие Отто Юльевич Шмидт, Сергей Владимирович Обручев, Рудольф Лазаревич Самойлович, знаменитые артисты, жены полярников и – регулярно – сама Елизавета Урванцева. Но слушала эти передачи вся страна, поскольку Арктика в начале века была так же популярна, как космос в его конце. И в каждой передаче Елизавета Ивановна докладывала мужу о событиях на Большой земле. Там, на Северной Земле даже в лютые морозы его согревал ее голос. В тысяча девятьсот тридцать первом огромные газетные заголовки победоносно сообщили: «ДИРИЖАБЛЬ “ГРАФ ЦЕППЕЛИН” С СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИМ ЭКИПАЖЕМ ЛЕТИТ ЧЕРЕЗ ЛЕНИНГРАД В АРКТИКУ! “ГРАФ ЦЕППЕЛИН” ПРОЛЕТИТ НАД СЕВЕРНОЙ ЗЕМЛЕЙ!» Эта новость была для Елизаветы Урванцевой сказочным подарком! Она тут же связала для мужа пуховые перчатки, приготовила собственные конфеты из свежей земляники, накупила на рынке огурчиков-помидорчиков и любимые цветы своего мужа – левкои. И со всем этим грузом – на аэродром. Правда, когда «Цеппелин» сел в Ленинградском аэропорту и Шмидт и другие члены экипажа вышли из подвесной кабины, Елизавету Ивановну к ним не пустили. Но позже она все-таки пробилась в ресторан, где они обедали и… Полярники получили радиограмму: «СЕВЕРНАЯ ЗЕМЛЯ УРВАНЦЕВУ ТЧК ЛЕТИТ ЦЕППЕЛИН ЗПТ С НИМ ЛЕВКОИ ТЧК». К сожалению, левкои до Урванцева не долетели – из-за густого тумана «Цеппелин» изменил курс и не попал на Северную Землю. Но радиограмму полярники получили и поздравили Урванцева с такой женой. А еще через год она и сама стала знаменитой зимовщицей. Тридцатого октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года ленинградская комсомольская газета «Смена» сообщила: «Недавно в Ленинград возвратилась группа геолога Урванцева, зимовавшего на островах Самуила. Мы начинаем печатать записи из дневника врача Е.И. Урванцевой, зимовавшей с мужем уже третий раз»… И – простите – еще одна газета, ленинградская «Красная звезда» за четырнадцатое сентября тысяча девятьсот тридцать пятого года. Под заголовком «Праздник автомобиля» снимок и подпись: «Геолог Н. Урванцев на своей машине, которой он премирован за внедрение автотранспорта в Арктике; за рулем его жена, врач Е. Урванцева»…
А теперь цитирую другой документ из архивов ленинградского «Большого дома». Этот помню наизусть.
ОРДЕР № 9/981 от 11 сентября 1938 года
Выдан сотрудникам Управления Государственной Безопасности УНКВД по Ленинградской области для производства обыска в квартире № 190 дома № 61 по Лесному проспекту и ареста гражданина Н.Н. Урванцева.
Начальник Управления НКВД по Ленинградской области Гоглидзе.
Арест санкционировал замнаркома Берия.
Согласовано с прокурором СССР…
УРВАНЦЕВ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ
Родился 17 (29) января 1893 года в семье купца Нижегородской губернии.
В 1918 году окончил горное отделение Томского технологического института.
В 1919 году участвовал в Норильской геологической экспедиции белогвардейца А. Сотникова, расстрелянного в 1920 году.
В 1922 году Правительством РСФСР награжден медалью Пржевальского и правительством Норвегии именными золотыми часами за находку почты Руаля Амундсена.
В 1932 году награжден орденом Ленина за горно-разведочные работы на месторождениях Норильск-1 и Норильск-2, а также за исследования на Таймыре и Северной Земле.
В 1934 году премирован Советским правительством легковым автомобилем за внедрение автотранспорта в Арктике.
В 1935 году защитил степень доктора геологических наук.
Во время обыска изъяты:
Орден Ленина – 1 шт.
Медаль Пржевальского – 1 шт.
Именные золотые часы (производство Норвегии) – 1 шт.
Охотничьи ружья – 2 шт.
Книги «На Северной Земле» (автор Н.Н. Урванцев) и экспедиционные материалы…
То есть Урванцев сидел в Крестах в одно время с вашим Иткиндом. И все потому, что «эффективный менеджер» и «вождь народов» каждый день бросал туда больше людей, чем в царские времена посадили за полвека! И били там теперь тоже по-большевистски. Да так, что уже на девятом допросе Урванцев признался в том, что был участником контрреволюционной диверсионно-вредительской организации. На следующем допросе – что сорвал навигацию 1937 года в Арктике… А Елизавета в это время бегала по питерским тюрьмам, искала его. Нашла в Крестах. Там ей показали два ордера на ее арест и сказали: «Если не перестанете ходить и мешать работать…» И четырнадцать месяцев – четырнадцать
месяцев! – его продержали в одиночной камере – продолжали «работать»: допрашивать и бить. И он опять признавался: «Молчал, что норильский уголь не годится для котлов военных судов…», «Говорил, что на Северной Земле ничего хорошего нет…», «Скрыл найденные месторождения…». Двадцать пять допросов, и на каждом – били! Ленинского орденоносца! Первооткрывателя норильских месторождений! Исследователя Северной Земли и Таймыра!.. Правда, на суде Урванцев, сняв очки, заявил, что все его показания даны под физическим давлением следователей. А очки он снял, полагая, что бить будут прямо здесь, в зале суда. Но судьи на его заявление не обратили внимания. «За подрыв государственной промышленности и транспорта, антисоветскую агитацию и участие в контрреволюционной деятельности» Военный трибунал Ленинградского военного округа осудил Урванцева на пятнадцать лет исправительно-трудовых лагерей. Так «эффективные менеджеры» наградили его за открытия. То есть не расстреляли. А могли. Ведь за время большевистских репрессий было репрессировано девятьсот семьдесят геологов, из них сто девяносто семь были расстреляны, восемьдесят три умерли в тюрьмах и лагерях. Вот и Урванцева – живого! – отправили по этапам в Соликамск, Коканд, Актюбинск… Там, в Соликамске, обходя одну тюрьму за другой, Елизавета Ивановна все-таки нашла своего мужа. «Облака плывут в Абакан, не спеша плывут облака. Им тепло небось, облакам, а я продрог насквозь, на века!» – пел когда-то Александр Галич. Но кто напишет о таких, как Елизавета, «сталинских» декабристках, которые шли за своими мужьями по этапам и лагерям? Кто снимет фильм про них «Звезду пленительного счастья»? В сорок первом году, в самом начале войны, почти пятидесятилетнюю жену «врага народа» врача-хирурга Елизавету Ивановну Урванцеву мобилизовали на фронт. Она спасала раненых под Ленинградом, прошла с полевым госпиталем от Кольского полуострова до Минска и Одессы, и даже «Известия» той поры посвятили ей статью «Она победила смерть». А «врага народа» тоже не забыли. Стране срочно требовались сталь для брони, медь для снарядов и пуль, уголь для кораблей и паровозов. Никель, молибден, алюминий, платина… «Эффективный менеджер» вспомнил об Урванцеве. И в декабре 1942 года, несмотря на полярную ночь, простого зэка самолетом доставили в Норильск и поставили во главе всех геологоразведочных работ. А чем были Норильск и Дудинка военной поры? Огромным Норлагом, куда каждое лето баржами доставляли «человеческий материал» – сотни тысяч зэков. В шахтах, в вечной мерзлоте они рубили уголь, добывали медь, молибден, никель. Ну, а тех, кто болел… Зимой их собирали по больницам, уводили подальше в тундру и оставляли замерзать насмерть. Трупы не хоронили – не копать же могилы в вечной мерзлоте! Нет, трупы свозили на Енисей, на Голый остров и сваливали горой с тем, чтобы по весне, в ледоход и паводок река сама унесла их в океан… Как-то Урванцев мылся в лагерной бане. Зэк с тюремной татуировкой на груди долго присматривался к нему, а потом спросил: «Это ты открыл Норильск?» «Я», – сказал Урванцев. «А ты не можешь его закрыть?» Свое пятидесятилетие 29 января 1943 года открыватель норильских месторождений каменного угля, меди, никеля, молибдена и платины встречал на лагерных нарах того же Норлага. А летом 1943 года из Австрийских Альп в Норильск к мужу-зэку прилетела капитан медицинской службы Елизавета Урванцева. Ее гимнастерка была украшена боевыми наградами. Урванцев встретил ее в аэропорту с букетом тундровых цветов и сказал: «Серебряную свадьбу будем справлять там же, где прошел медовый месяц». То есть им дали комнату в том самом первом доме, который они построили тут в 1923 году! Но больше они не разлучались никогда!.. Урванцева реабилитировали в 1954 году, а Сотникова – посмертно, в 1998-м. В 1959-м Урванцева наградили Большой Золотой медалью Географического общества СССР. В этот день он пригласил к себе друзей, опустил медаль в хрустальный бокал, налил в него водку, выпил первый глоток и передал бокал жене. Она сделала второй глоток, а дальше бокал пошел по кругу. В 1963-м Урванцев был награжден вторым орденом Ленина. И в том же году, в семьдесят лет, он занял первое место в автомобильных соревнованиях Ленинград – Москва. Хотя на самом деле он вел машину только от Питера до Москвы и занял второе место. А Елизавета Ивановна вела машину от Москвы до Ленинграда и заняла первое место! Но приз вручили Урванцеву. В 1974-м Урванцеву присвоили звание заслуженного деятеля науки РСФСР. В 1975-м – звание почетного гражданина Норильска. Обратите внимание: не Норильску дали новое название «Урванцев», а Урванцева сделали норильчанином. Но это я так, к слову. В 1983-м его наградили орденом Трудового Красного Знамени. На золотой свадьбе Урванцевых друзья поздравили их следующими стихами:
Он сказал ей: «Лизавета!Крым, и Волгу, и КавказМы в другой посмотрим раз!А теперь на Север едем,В тундру снежную, к медведям!»И в Дудинку пароходИх доставил в тот же год.А потом оленей тройкаИх в Норильск помчала бойко.Снег летит из-под копыт,Иней из ноздрей валит…Вдруг завыло, загудело,Даль закрылась, почернела…В размышлениях печальныхО мешках он вспомнил спальных,Что на базе позабыл –До того он счастлив был!Перспективою сражен,Заскучал молодожен:«Погибаем, Лизавета!»А она ему на это:«Наплевать!Лишь бы вместе погибать!»И примерно через суткиСтихли бури злые шутки.Гименей на этот разМолодых от смерти спас.И Урванцева супругаБез особого испугаДоказала, что онаК службе в Арктике – годна!
Двадцатого февраля 1985 года Н.Н. Урванцев скончался в Ленинграде. Елизавета Ивановна пережила его только на сорок три дня. Ненцы говорят, что где-то в заполярной тундре есть племя одноногих людей. В одиночку они ходить не могут, но вдвоем, обнявшись, они не только ходят, а даже бегают. И совершают великие открытия. Правда, все результаты этих открытий – четверть мировых запасов никеля, молибден, платина, палладий, медь, кобальт и еще много чего – сегодня принадлежат одному всем известному олигарху, который ни Урванцевым, ни Сотникову даже памятник не поставил. Ну, как вам такой сюжет?
– А вы имеете отношение к этой истории? – спросил я. – Вы родственник Урванцевых?
– Нет, дорогой. Мой отец с ними дружил и работал. А я… По просьбе отца я сочинил те стихи, которые только что вам читал…
9
Это случилось во время тюремной прогулки. Только при слове «прогулка» не вспоминайте гравюру Доре «Острог», картину Ван Гога «Прогулка заключенных» или американский фильм «Побег из Шоушенка». У Доре и Ван Гога зэки, если вы помните, ходят по пустому тюремному двору, а в «страшной» американской тюрьме Тим Роббинс и Морган Фримен во время такой прогулки сидят и спокойно разговаривают. В тюрьмах проклятого царского режима пламенный революционер Камо, подельник Сталина в грабежах банков, во время таких прогулок тренировался в прыжках и развил в себе такую прыгучесть, что однажды с разбегу перепрыгнул через двухметровый забор и – был таков!
Но в те ужасные времена зэки не сидели по двадцать человек в камере, рассчитанной на шестерых, и потому прогулки по тюремному двору все-таки давали возможность ходить и разминаться на свежем воздухе. В нашем СИЗО реальной прогулкой можно назвать только проход от камеры до крытого двора, в котором восемь сотен зэков могут лишь стоять, прижавшись друг к другу, как в переполненном вагоне метро, и тихо материться на суверенную демократию, охраняемую торчащими над нами автоматчиками.
И вот, представьте себе, именно во время такого, как сельди в бочке, стояния, когда мы от нечего делать обсуждали войну в Донбассе и перспективы китайского разворота нашей экономики («А кто будет строить эту железную дорогу и газопровод? – вопрошал въедливый Гольдман. – У нас есть трудовой резерв?») – именно в этот момент над головой Сереги Акимова вдруг буквально из ничего или, как сказал бы Булгаков, «из воздуха соткалась» та самая Маша Климова, которая, как вы уже знаете, должна в 2034 году играть Наталью Горбаневскую в нашем фильме «Их было восемь». Увидев ее в воздухе над собой, Серега в изумлении поднял к ней руки, и она ухватила его за руку и потащила вверх, как пробку из бутылки. Помните «Прогулку» Марка Шагала с его летящей девушкой в сиреневом платье, которая за руку тащит в небо своего возлюбленного? Не знаю, что имел в виду Шагал – может, что женщины – это небесные создания, а мы, мужики, – земные черви, и нас нужно силой тащить в небеса, – но здесь, в крытке нашего СИЗО это было именно такое зрелище. С той лишь разницей, что Машу Климову видели только мы с Акимовым, а все остальные зэки и охранники с разинутыми ртами смотрели, как Серега Акимов вдруг стал возноситься над нашими головами, в последний момент левой рукой ухватил меня за шиворот и потащил вверх за собой. Медленно, словно святые или привидения, мы взлетели под крышу СИЗО и совершенно беспрепятственно прошли сквозь нее.
Только после этого изумленные охранники пришли в себя и открыли стрельбу по крыше, но теперь именно эта кровля защищала нас, улетающих, от их дурацких пуль.
Так – уже без всякой «Волги» ГАЗ-21 – мы оказались в Будущем.
Часть вторая. 2034. «Купол»
1
– С какого хрена-бодуна я должен это делать?! – возмутился Тимур Закоев.
С сигарой во рту он сидел в роскошном леопардовом кресле, как Обама в Овальном кабинете, – ноги на письменном столе. А за ним, за стеклянной стеной его огромного офиса на последнем этаже «Тимур-отеля» огромными красочными клумбами стелились декорации Москвы, Лондона, Парижа, Рима и других европейских столиц позапрошлого и прошлого века, построенные на сто двадцатом километре Ярославского шоссе на полях бывшего колхоза имени «Четвертой пятилетки».