Упрямый классик. Собрание стихотворений (1889–1934)

Шестаков Дмитрий Петрович

15. «В природе чуткость есть: когда ты хмур и зол…»

В природе чуткость есть: когда ты хмур и зол, Она тебя щадит, она тебя не тронет И смутным пологом над смутной далью сел Лежит и боль твою немую похоронит. Но если ты счастлив, но если ты нашел Любовь, сочувствие и правду в черством мире, О, погляди, как весь роскошно свет расцвел, Какое тайных струн согласие на лире. Как будто и волна, и горы, и леса, И всё, что в мире есть, – волшебного оркестра В один могучий

хор слитые голоса, Смычку послушные великого маэстро. 28 июня 1926

16. «Туманной ночью ты заметил…»

Туманной ночью ты заметил, Как в небе каждый огонек Так робко жив, так скудно светел, В туманный заключен кружок. О, эта муть и трепетанье, И этот замогильный свет, И этот бред, и колыханье, И грусть, какой названья нет. Как будто дух в цепях, усталый, Не в силе жечь иль ярко рдеть, Туманной искрой, искрой малой Не может ночью не блестеть. И кто-то вечный, добрый кто-то, Как срок пробьет печали спать, Над спящей болью и заботой В ночи не может не дрожать. 13 июля 1926

17. «Так сердце билось, так горело…»

Так сердце билось, так горело, Так отбивалось от змеи, Так порывалося несмело На лучезарные стези. Но предначертанный заране Свершился путь: пылать, болеть И в этом розовом тумане Под пенье грезы догореть. 21 июля 1926

18–19. Любовь, прости! [3]

3

Посвящено дочери поэта (прим. публ.).

I. Выпуск 17-го года

С глубоким и серьезным взором На детском снимке ты стоишь, Как бы при входе пред простором Ты задержалась и дрожишь. Там розы спят, но там и жала Незримо ранящих шипов. И что щедрей предназначала Судьба для поздних мотыльков? Стоишь ты смутно перед далью, И стройных рук овал так тих, И веет вещею печалью От глаз задумчивых твоих. 22 июля 1926

II. «Средь суеты и розни светской…»

Средь суеты и розни светской, Во дни сомнений и труда, Лишь этот чистый облик детский Душе заветен, как звезда. И эти косы смоляные, И снежный девственный наряд Мои бессонницы земные Слезами райскими кропят. Но что за боль, –

не улыбнется Мне этих звезд полночных взор: Он, просияв, опять вернется В бездонный мир, в воздушный хор. 22 июля 1926

20–21. Драма

I. «Ты от любви изнемогаешь…»

Ты от любви изнемогаешь, А всё еще взирая в даль, Сменить на радость уповаешь Свою покорную печаль, И, всё еще борясь с судьбою, Не в силе примириться ты, Что грубо гибнут под косою Твои любимые цветы, Что эта молодость и нежность И эта мука вновь и вновь — Лишь обреченная безгрешность На жизнь, и пытку, и любовь. 10 июля 1926

II. «Лицо темнее темной ночи…»

Лицо темнее темной ночи, Сплетенных рук так жгуч извив, У ней трагические очи И драматический порыв. Ее глубокое молчанье Красноречивей всех речей, Как затаенного страданья Неиссякающий ручей. И кто она, скажи, откуда, Каким душа горит огнем: Всё ждет спасительного чуда Иль уж изверилась во всем? 29 июля 1926

22. «Ты изваяние печали…»

Ты изваяние печали, Решившей мужественно жить, Хотя уж чувства жить устали, Хотя уж некого любить. Неутолимой болью вея, Без жалоб, но и без лучей, Ты мраморная Ниобея, Похоронившая детей. 29 июля 1926

23. «Это раскаяньем люди зовут: нестерпимое чувство…»

Это раскаяньем люди зовут: нестерпимое чувство: Прошлое хочешь вернуть, но не вернется назад. Всё вернется в свой срок: весна и блаженные ночи, Только не счастия миг в светлом довольстве собой И не сознанье, что ты безоблачный мир для другого, Как и другой для тебя целый безоблачный мир. 30 июля 1926

24. «Славно у нас в коридоре гудит с недалекого моря…»

Славно у нас в коридоре гудит с недалекого моря Голос певучий валов: стоит глаза призамкнуть, — В слабом сознаньи сквозь сон плывут и пески золотые, И голубая волна между изломами скал, И белизна парусов, и чайки крыло промелькнувшей, Чтоб против пены седой грудью всей радостно взмыть. 30 июля 1926

25. «Милый мой месяц июль! Весь месяц светлей и светлее…»