Ураган
Шрифт:
— Как вы считаете: притеснял вас Хань Лао-лю или нет?
— Притеснял! — отозвалось более десятка голосов.
— А как он вас притеснял?
Одни говорили: если у помещика занимали зерно или деньги, он драл не меньше семи процентов в месяц. Другие добавляли: проценты так росли, что по истечении года должнику приходилось не только лишаться имущества, но и закабалять самого себя. Третьи вспоминали колодец. Жаловались и на то, что если помещику или его сыну приглядывалась чья-нибудь красивая жена или дочь, они ни перед чем не останавливались, чтобы опозорить ее.
Когда старик Тянь услышал об этом, в глазах его снова сверкнули слезы.
Сяо Сян, уже давно наблюдавший
— Старина Тянь, уж лучше рассказать людям, что у тебя на сердце.
— Да не о чем рассказывать, начальник, — кинув пугливый взгляд на Ли Чжэнь-цзяна, ответил старик.
Чжао Юй-линь решительно шагнул вперед и, расстегнув гимнастерку, выставил крепкую, обожженную солнцем грудь. Это была его привычка: разговаривать с таким видом, как будто он собирается драться. При этом ему всегда становилось жарко, и он разом расстегивал все пуговицы.
— Соседи! — возбужденно заговорил Чжао Юй-линь. — Моя фамилия — это фамилия всем вам известного бедняка, которому вы дали кличку «голый Чжао». Да я за это и не в обиде.
Кто-то засмеялся, но его одернули:
— Брось зубоскалить! Что у тебя совести нет, над бедняком потешаешься?
— Пусть потешается! — продолжал Чжао Юй-линь. — Начальник понимает, что бедность не позор. Вот моей жене надеть было нечего, зато дурными делами она никогда не занималась.
— Что правда — то правда, — вставил возчик Сунь, — твоя жена прямо золото!
— В летнее время, если человек и голый, и самого последнего лишен — это еще ничего, а вот зимой, как подует северо-западный ветер да подымется снежный буран, тут уж не знаешь, куда и деваться. Ночью бывало заляжем мы на кане, и у нас сразу все четыре времени года получаются: снизу — лето, сверху — зима, повернешься боком — как будто март или август. Так и ворочаемся с боку на бок всю ночь до утра.
— Что правда — то правда, — опять подтвердил старик Сунь, — всем беднякам пришлось испытать такие мучения.
— Однако у бедняка своя бедняцкая честь должна быть! Моей жене да и мне самому не приходится ходить перед людьми с опущенной от стыда головой. Ни у кого ничего не украли, никого не ограбили и всегда свой крестьянский долг соблюдали. Но все равно, чем смирнее — тем беднее! Расскажу вам, соседи, такой случай: как-то в декабре, а ведь зимой у бедняка только тогда еда, если он дичь поймает, не удалось мне изловить ни одного фазана и три дня в котле пусто было. Со-чжу и его старшая сестренка лежали на кане и плакали, а жена, глядя на них, тоже заливалась слезами.
Старик Тянь опустил голову. Так чутко к чужим страданиям сердце бедняка. Сяо Ван нахмурился, а Лю Шэн, отвернувшись к окну, смотрел на небо, полное июльских звезд. Даже у начальника бригады дрогнули губы.
— Говори, говори, брат Чжао, — подбадривал он Чжао Юй-линя.
— Что тут придумаешь! — продолжал Чжао Юй-линь. — Пошел к Хань Лао-лю, хотя и хорошо знал, что это ворота в ад. Не мог же я смотреть, как дети мучаются. На меня сразу кинулись четыре пса волчьей породы. Кое-как отбился от них. Тогда выбежал управляющий Ли Цин-шань и не пустил меня дальше двора. «Ты, — говорит, — такой грязный, не смей входить в комнату!» «Ли Цин-шань, кто это там»? — слышу хриплый голос Хань Лао-лю из восточного флигеля. Ли Цин-шань отвечает: «Это Чжао Юй-линь с южного края деревни». «Спроси, зачем пришел?» «Деньги понадобились». Тут сам вышел, ехидно смеется и говорит: «Что же это ты, Чжао, такой важный человек, и пришел просить у меня, бедняка? Если я откажу тебе — выйдет оскорбительно для твоей жены». Ли Цин-шань расхохотался во всю глотку. У меня сердце прямо огнем вспыхнуло: как снести
Чжао Юй-линь поставил ногу на стол и засучил штанину:
— Видите, какой шрам остался?
Все окружили его.
— Соседи! — глухо сказал Чжао Юй-линь. — Теперь мы не одни. С нами бригада. Я должен отомстить, иначе никогда мне своей обиды не забыть. Скажите сами: во времена Маньчжоу-го, когда Хань был старостой деревни, по чьей только спине не гуляла его большая палка?
— По всем спинам гуляла! — отозвался из своего угла возчик Сунь.
— Правда, правда! — поддержал его Лю Дэ-шань.
— Пусть тогда скажут: кто довел до смерти Гу и Ченя с южного края деревни, кто убил сына Хуана, живущего у западных ворот? — крикнул Чжао Юй-линь.
Все молчали. Некоторые начали незаметно подвигаться к двери. Сяо Сян, чтобы не дать остыть закипевшему в сердцах гневу, быстро подошел к Чжао Юй-линю и вполголоса сказал:
— Надо сейчас же поднять людей. Действуй, старина, действуй…
Чжао Юй-линь решительно обратился к односельчанам:
— Скажите вы, плохой Хань Лао-лю или нет?
— Плохой! — отвечали все в один голос.
— Он притеснял нас, бедняков. Должны мы с ним рассчитаться или нет?
— Почему же не должны… — неуверенно отозвались некоторые.
— Удастся ли? — усомнились другие.
— Хватит у вас духу сейчас же пойти и рассчитаться с ним? — бросил вызов Чжао Юй-линь.
— Хватит! Хватит!
— Почему же не хватит? — присоединился стоявший возле Сяо Сяна Лю Дэ-шань.
— А раз, говорите, хватит, так пошли со мной! У революционера слово не должно расходиться с делом. Сегодня же ночью арестуем это черепашье отродье! Тогда крестьяне сразу смело заговорят.
Чжао Юй-линь бросился к двери, на ходу вытирая воротом расстегнутой гимнастерки льющийся с лица пот.
Поднялся шум. Люди в замешательстве толкались по комнате.
— Все пойдем с Чжао! — кричала молодежь.
— Если надо, так пойдем… — рассуждали люди среднего возраста.
Дремавшие до этого старики вдруг встрепенулись и начали уговаривать:
— Постойте! Сегодня Три звезды [15] уже высоко, пойдем-ка лучше завтра. И утром успеем. Никуда ему не уйти.
15
Так китайцы именуют Трех Волхвов из созвездия Ориона и по их положению определяют время летней ночью. (Прим. перев.)