Уравнитель. Спецназ по-боярски. Том 1
Шрифт:
— Лаврентий Лаврентьевич, — проговорил он, растерянно обводя взглядом ошметки испорченного декора. — Простите. Мы, конечно, возместим ущерб. Экзамен сдан, полагаю.
Профессор переводит взгляд на меня, медленно поднимает одну бровь, чуть качая головой.
— Мда… — наконец тянет он с легким укором. — Магия вам, молодой человек, пока что явно не подчиняется. Дело, как говорится, швах.
Я самодовольно выдыхаю, все еще ощущая жар, струящийся в пальцах.
Оказывается, моя сила — и правда нечто большее, чем я предполагал.
Профессор
Он стоит рядом, немного пепельный, от осевшей пыли, с прищуром в сузившихся кошачьих глазах, и с каким-то задумчивым подозрением поглядывает на остатки вашего огненного эксперимента.
Звери ревут, перепуганные взрывом. С улицу ученики выкрикивают имя Лаврентия, интересуются жив ли.
— Да, жив я! — отвечает он им громогласно. — Трубецкой снова творит беспредел!
Маленькими руками с короткими пальцами он крутит очки, треснувшие с одной стороны, мантия чуть тлеет, издавая неприятный запах, но сам Лаврентий не кажется испуганным. Он задумчив.
— Не нравишься ты мне, князь Дмитрий Трубецкой, слишком много тайн в тебе таится, и не вижу я тебя насквозь, как многих других.
— Так я не ваша зверушка, — усмехаюсь я, и тут же получаю испепеляющий взгляд от отца.
Профессор тоже вспоминает про вопрос, заданный ему самим князем.
— О-о, князь Тимофей Романович, — прогудел он, не отрывая взгляда от меня. — Экзамен… в нём больше нет нужды. Терем я починю, а вот от новой конюшни для стрелков я бы не отказался. И жеребцов побольше, скакунов арабских и коней серых в яблоках — для девочек. Мне надо подсчитать на бумаге, сколько стоят два сожженных терема?
Отец морщит лоб, но, кажется, уже не так уверен в своем громогласном заявлении. И цена вопроса ему не нравится, но он человек слова, но всё-таки, боярин, управляющий землями, и разбогател не просто так, поэтому пытается защитить утекающие из-под носа деньжищи.
— Лаврентий Лаврентьевич, но это же, вы же сами вынудили Дмитрия здесь огонь открытый устроить… — отец запинается, бросая взгляд на развороченные стены.
— Не верил я, что он сможет!
— Хорошо. Я построю конюшни и лошадей завезу.
— Давайте оставим этот… огненный темперамент на ближайшие уроки в ангаре и на открытом воздухе, Дмитрий Тимофеевич, — наконец хмыкает профессор, вертя в пальцах амулет. — Всё, что нужно, князь, мы здесь уже увидели. — Он протягивает мне амулет, и я поскорее прячу ценную вещь в карман камзола.
Профессор как будто совсем позабыл о разбитом зале. Он качает головой, будто ты сделал что-то одновременно опасное и невероятно впечатляющее.
— Всё-таки сдал экзамен Трубецкой, — говорит он самому себе, будто не верит.
— Сдал, — отец теребит меня по голове. — Весь в батю.
Глава 6
Выходим из терема, где оставили Лаврика и полную разруху.
Я оглядываюсь — из окна кабинета декана все еще валит сизый дым, цепляется за воздух, словно не может выбраться из каменных стен.
Отец, останавливаясь, смотрит на окно, немного склоняя голову. Вид у него серьёзный, даже насупился немного, но глаза блестят каким-то особенным блеском.
— Нехорошо получилось, — говорит он наконец, и в голосе проскальзывает эта знакомая интонация, как будто отчитывает меня, но слегка.
Я, сцепив зубы, чешу затылок, подавляя смешок, но чувствую, как внутри плещется злорадный азарт. Задираю подбородок:
— Он сам требовал, чтобы ему показали, как оно работает, — говорю с горячей злостью. — Вот и получил, что просил.
Отец, слушая меня, не выдерживает и проводит ладонью по животу.
— Проголодался я, — говорит задумчиво, со вздохом. — Тяжело нам дался твой экзамен. Но оно того стоило.
Я усмехаюсь, чувствуя, как легкость возвращается.
— Может, в столовую перед дорогой? — предлагаю с воодушевлением. — Ты знаешь, здесь кормят на убой.
Он одобрительно машет рукой, и мы направляемся к самому дальнему терему, высокому, деревянному зданию, у входа в которое уже скопилась небольшая очередь.
Мы подходим к длинной очереди перед теремом-стряпущей избой или поварней, как называют ее здесь многие, встаем в конец.
Парни впереди переговариваются, оживлённо обсуждают, что сегодня на обед — то ли щи с мясом, то ли котлеты с горохом, то ли пирожки с грибами.
— Ну его этот горох, потом ходить полдня как пушка.
— А ты много не ешь, другим оставь, — смеются над ним друзья.
— А ты на грибы не налегай, а то будет как в прошлый раз.
— А как было?
— Млел часа два, представляя девицу с грудями, целовал их.
Снова ржут как кони.
Я пытаюсь уловить разговор, но внезапно их голоса замолкают, будто кто-то резко приказал заткнуться.
Замолкают, и как по команде все поворачиваются в нашу сторону.
В воздухе повисает странное, настороженное молчание.
На мгновение кажется, что все замерли, но потом волна шепотов прокатывается по толпе — едва слышная, скользкая, как холодный ветер по шее.
— Трубецкой… поджигатель… магия у него так и не открылась… инициацию провалил…
Я ощущаю, как будто змеиный язык пробирается сквозь всех этих людей и, обвиваясь, подбирается к моему затылку. Неприятное ощущение накатывает — чувствую, что они явно что-то против меня имеют.
Спустя мгновение, перед нами образуется пустота, словно невидимая рука раздвигает очередь, и те, кто были впереди, сдержанно пятятся, оказываясь позади нас, будто нас боятся или просто не хотят стоять перед нами. Отец оглядывается на меня, хлопая по плечу, явно довольный такой «почтительностью» к нему.