Уроки ирокезского
Шрифт:
– Да с любой стороны. Госпоже директору всего двенадцать лет только исполнится… Генрих, давно хотел спросить, а как ты вообще согласился у нее работать?
Француз, обычно взрывающийся, когда его называли "Генрихом", на этот раз на подначку Вольфганга даже внимания не обратил:
– Приехать и посмотреть на новый завод я согласился просто потому, что у Бюффе дела пошли очень плохо. Не стало заказов – не стало и заработка, а русский вербовщик обещал зарплату… ну ты сам знаешь. Вот когда меня представлял госпожа директор… то есть ей меня представили, я тут же решил возвращаться во Францию, благо проезд они обещали оплатить если мне не понравится. Но все же посмотреть фабрику согласился…
– И что такого высмотрел, что решил остаться?
– Сушилку. В которой лежал гренадил. Столько, что если из
– Я? – немец на секунду задумался. – Про канцлера я тоже не знал, да мне это и неинтересно было. И да, медь везде есть, это не гренадил или как его там… Я согласился, когда узнал, что этот завод выстроили школьники. На деньги, которые они выручили от продажи комнатных цветов. Знаешь, Генрих, стране, где покупают столько цветов, на самом деле нужно то, что мы делаем. Причем нужно всем в этой стране – и здесь я действительно почувствовал, что я нужен. И не только хозяевам завода, а всем.
– Ты прав… – вечная улыбка на секунду исчезла с физиономии француза, уступив место легкой печали, – и жаль, что мы нужны только здесь, а не дома. А знаешь что? – физиономия Анри снова озарилось улыбкой – бери у меня взамен тех парней трех девочек. Клапана собирать они смогут, слух у них есть, я проверил. – И, увидев удивление на лице собеседника, тут же пояснил: – Они на работу пришли проситься, но кокоболо из Бирмы привезли на простом лесовозе, минимум год еще сушиться будет, так что мне пока новые работники просто не требуются. А в футлярный цех таких жалко отправлять. – И, сунув в рот вилку "Морского салата", вскочил: – Надо новой поварихе сказать, что она кальмаров переварила…
Иосиф Виссарионович оказался прав: народу идея производственных кооперативов очень пришлась по душе. Но еще более правой оказалась Машка, ведь у большей части народа просто не было средств на организацию сколь-нибудь рентабельного производства, даже если под словом "рентабельность" понимать возможность заработать хотя бы себе на прокорм. То есть деньги у кое-кого были, но деньгами очень трудно что-то резать, точить, пилить и ковать. Да и сами деньги пилить или даже шить затруднительно…
Даже шить, несмотря на то, что усилиями Второва ткани были вполне доступны. Просто шить-то оказалось почти некому. Хотя у меня довольно долго было совершенно противоположное мнение…
В детстве я читал довольно много, и из вычитанного я твердо усвоил, что портняжным мастерством массово занимались евреи. Более того, мнение о том, что каждый второй еврей в царской России был портным, даже сомнению не подвергалось – однако жизнь в этом самом "царском времени" продемонстрировала, что это было глубочайшим заблуждением.
В реальности орудовать иголкой и ниткой умели-то многие, наверняка как раз каждый второй. Причем не только еврей, но и каждый второй русский, казах, даже "ныне дикий тунгус" какой-нибудь или "друг степей калмык". Портных же было очень мало, собственно из-за этого ширнармассы и осваивали иглу дабы себя приодеть. Причем среди имеющихся портных как раз евреев-то почти и не было: менталитет народа не обеспечивал бы их заказами. То есть заказами дорогими, на пошив новой одежды, так что весьма немногочисленные "еврейские ателье" занимались разве что перелицовкой старья или (чаще) перешивкой ворованного добра. А так как с воровством в России стало "плоховато" (кары за любой криминал резко ужесточились), то они и вовсе исчезли.
А мем "еврей-портной" появился из-за особенностей законов о черте оседлости: евреи-"ремесленники" (а, точнее, члены ремесленных гильдий) ограничений на место проживания не имели. Но так как для членства в гильдии – опять же по закону – нужно было иметь в собственности инструмент… Поэтому ежегодный членский взнос в "гильдии портных" составлял шестьдесят рублей (существенно больше, чем во многих прочих гильдиях), но "портных" в ней состояло сильно за сотню тысяч. Правда, сомневаюсь, что хоть пять процентов из этой сотни вообще смогли бы сшить что-то более сложное, чем, скажем, носовой платок…
Когда же "черту"
С другой стороны, швейные фабрики обеспечили работой даже чуть меньше тридцати тысяч человек, к тому же большей частью – женщин. Я против женщин ничего не имею, вот только с точки зрения обеспечения работой растущих трудовых ресурсов… Швеями в основном-то устраивались ранее безработные жены рабочих из этих уездных городов, новичкам тут ловить было особо нечего. Поэтому новички "ловли" на других заводиках.
Буквально поймав меня на слове, дочь наша учредила за год около двух сотен заводов по выпуску кастрюль. Не только кастрюль конечно, на этих заводиках выпускались и кружки, миски, тазы – самая разнообразная эмалированная посуда. Просто кастрюли, как я понял, были самыми сложными в производстве: отдельно штамповалось дно, к нему приваривались сварные же стенки и ручки, потом швы шлифовались, затем все покрывалось эмалью в два слоя – работа довольно трудоемкая. Но вот "станочный парк" для этого производства был копеечный: механический молот (как правило, с приводом от небольшого мотора, для экономии бензина заменяемого ветряком в подходящую погоду), простенький сварочный аппарат, примитивная шлифмашинка… Эмаль Машка таким заводикам поставляла со своих производств, а печи рабочие сами строили по готовым чертежам. Они же уже школы позаканчивали, чертежи худо-бедно читать умели – и заводик на три десятка рабочих обходился в три-четыре тысячи рублей. Что же до собственно эмали, то когда в стране почти все водопроводные трубы делаются эмалированными, выделить пару горстей одного из самых массовых полуфабрикатов… Оказалось, что для обеспечения нужд всего металлопосудного производства дочери потребовалось просто отремонтировать две сильно изношенных (списанных, но не успевших отправиться на переплавку) мельницы. Правда их ремонт обошелся чуть ли не дороже, чем новые сделать, но новых не было, так что Машка сделала как вышло быстрее. Хотя и дороже – впрочем вообще все обходилось в довольно приличную копеечку…
Машке обходилось, при том, что большую часть оборудования (в частности, молоты) она закупала за границей. Причем – в основном в Англии: взаимные пошлины на торговлю с Россией новый король отменил, заводы там остались, а продавать продукцию им стало особо некому, поэтому Машкины заказы исполнялись очень быстро. Понятно, что исполнялись за деньги, но как раз деньгами Машка разживалась исключительно шустро…
Гордей Климович Филиппов – инженер, работавший на ее часовом заводе – изготовил шестнадцатимиллиметровый калибр. То есть не один механизм сделал, а оборудование, для производства таких механизмов потребное. Оборудование, потребное для выпуска десяти тысяч таких механизмов в месяц. Десять тысяч часов – это довольно много, Можайский завод делал, правда, еще больше – около двадцати тысяч в месяц, но Машка решила не расширять старый завод ("чтобы город не разрастался сверх меры", как она сама сказала), а выстроила новый завод в Пензе. Причем даже не сама выстроила, завод выстроил пензенский губернатор Кошко, а Машка лишь "воспользовалась предложенными заводскими строениями"…