Усадьба госпожи Ленбрау
Шрифт:
По обе стороны тарелки опустились трёхзубая вилка и столовый нож, а на колени мне постелили матерчатую салфетку.
Я взяла вилку в правую руку, решив, что добрые женщины простят мне пренебрежение этикетом. Не похожи они на чопорных аристократок, да и есть хотелось сильно.
Я наколола на острые зубцы хрусткий огурчик, поднесла его ко рту и вдруг поняла, что что-то не так.
Бабура точно положила яичницу на три тарелки. Но две из них остались на столе у плиты. Да и сами женщины продолжали
– Эй, вы чего? Есть не будете? – я оглянулась сначала через правое плечо, потом через левое. Посмотреть на обеих одновременно никак не получалось.
– А ты не побрезгуешь с нами за одним столом трапезничать? – усомнилась Бабура.
Так они что, мне уступили своё место, а сами будут смотреть, как я ем? Это их госпожа тут такие порядки завела? А ведь женщины отзывались о ней с теплом и симпатией. Иста вообще сказала, что с младенчества её нянчила.
– Конечно, садитесь! За завтраком мне всё и расскажете.
Бабура сомневалась несколько секунд, потом принесла тарелки и поставила по длинным сторонам стола. На расстоянии вытянутой руки от меня.
Хоть женщины и понимали, что я сейчас не я, то есть не их госпожа-барышня, но приобретённые инстинкты трудно искореняются.
Я обратила внимание, что тарелки у них из дешёвой глины, шершавые, без глазури. На одной щербинка по краю. Да и ели они деревянными, потемневшими от времени ложками.
Ели молча, опустив взгляды в тарелки.
– Дорогие женщины, – я решила разбить тяжёлое молчание и поинтересовалась: – А вы раньше с госпожой своей не трапезничали вместе?
– Что ты! – хмыкнув, отмахнулась Бабура. – Мы ж во всех этих етикетах не понимаем. Вилки эти с ножиками пользовать не умеем. Барышня-то, когда одна осталась, думала нас с Истой научить, да куда там. Только подавать мы и годные…
Согласная с её словами Иста вздохнула и вытерла глаза уголком платка.
А вот у меня образ этой барышни вырисовывался неоднозначный. Прямо любопытно стало разгадать человека, в чьём теле я оказалась. Хотя это и похоже больше на фантастический фильм, чем на реальность.
Сама б не угодила в такую историю, ни за что бы не поверила!
Женщины ели медленно, явно стесняясь своих манер. Это они в нашей институтской столовке не бывали, насмотрелись бы всякого, мигом стесняться перестали.
Но, пока они такие зажатые, рассказа от них я не дождусь. Придётся самой задавать наводящие вопросы.
– Расскажите мне про вашу барышню.
– Хорошая у нас барышня, – быстро проговорила Иста и вдруг добавила: – Была.
Я поняла, что зашла не с той стороны.
– А как её зовут? – то есть теперь уже меня.
– Еженика.
Надо же, какое интересное имя.
– А дома как звали? В семье?
–
Ежа? Какие добрые родители так назвали девочку? А главное – за что?
Теперь я поняла, про какого ежа говорили женщины там, в ванной. И вовсе не про ежа, а про Ежу.
– Себя так называть я не позволю! – заявила сразу. Ещё чего не хватало.
– А как тебя называть тогда? – удивилась Иста.
– Можете называть Женей.
– Так поймут же сразу, что ты не наша барышня, – здраво возразила Бабура.
– Ну тогда зовите Еженикой. Или барышней.
– Так ты теперь замужняя, госпожа, значит, будешь, – добавила путаницы Иста.
– Вы меня совсем запутали, – я устало закатила глаза. – Давайте уже сначала, чтобы я разобралась, что здесь происходит. Что произошло? Куда делась ваша барышня, и как мне вернуться домой?
Женщины посмурнели, переглянулись.
– Ну!
– А откуда рассказывать?
– С начала! Самого! – отрезала я.
Бабура, вздохнув, начала рассказывать. Причём действительно с самого начала. Иногда Иста вставляла свои замечания или поправляла. А я слушала и удивлялась.
Глава 3
Любово заложил дед нашей барышни для своей молодой жены, потому и назвал так. Мол, любовь тут жить будет – от столицы четверо суток, свежий воздух, природа. Да только не слюбилось. Не нашла супружница в себе тёплых чувств ни к усадьбе в глухомани, ни к мужу, который был на двадцать пять лет её старше.
Так и стояло Любово пустым много лет и приходило в упадок. Но затем единственный сын дедушки Ежен Хайди умудрился спустить в карты почти всё отцовское наследство. Пришлось ему продать и столичный дом, и два завода, и большую часть деревень вместе с людьми (к моему удивлению, крепостное право здесь цвело пышным цветом).
После выплаты всех долгов осталось у Хайди Любово с двумя деревеньками и обширными угодьями с пахотными землями, лесом, озером и берегом реки.
Не так и плохо – по моим меркам.
Семейство Хайди переехало полным составом. Сам Ежен, его супруга Элеонора и двухлетняя дочь Еженика (а я наконец поняла, почему бедную девочку так назвали).
Ежен со свойственным ему азартом немедленно занялся развитием поместья, потратил на это оставшиеся деньги и за несколько лет умудрился привести Любово в ещё больший упадок, нежели прежде.
Элеонора, и так не слишком крепкая здоровьем, в одну из зим простудилась и слегла. Да так и сгорела в лихорадке.
А по весне в усадьбе появилась госпожа Арна. Никто из женщин не помнил, оттуда она взялась. Просто в одно прекрасное утро вышла к завтраку и осталась жить в Любово сначала в качестве гувернантки Еженики, а затем и невесты её отца.