Усобники

Тумасов Борис Евгеньевич

– Почто скликают?

– По чьей воле?

– По воле людства новгородского!

– Надо послушать, о чём послы великого князя Владимирского речи поведут.

На высокий помост взошли архиепископ, посадник и тысяцкий, а за ними боярин Ерёма и епископ Лука. Поклонились на все четыре стороны, после чего посадник возвестил:

– Челом вам бьёт великий князь Владимирский Андрей. Прислал он посольство, и просит князь зашиты у Великого Новгорода от брата своего Даниила Александровича. Обиды чинит князь Московский другим князьям.

Из

толпы выкрикнули:

– Аль запамятовал, люд новгородский, как князь Переяславский Дмитрий у нас от Андрея, князя Городецкого, защиты просил?

– Брат брата унять не может, ко всему, великим князем зовётся!

– И то Невского дети!

Вече взорвалось криками:

– Послать ратников!

– К чему Новгороду в братние распри встревать! Сами разберутся!

Ерёма хотел слово вставить, но его перебили:

– Для того ли мы с датским королём мир подписали, чтобы ноне в княжеские распри влезать?

– Твоё слово, посадник! — подвинулся к самому помосту какой-то мастеровой.

Посадник руки разбросал:

– Как вы приговорите!

Кто-то крикнул:

– Молви, владыка!

Архиепископ вперёд подался, сказал негромко, но внятно:

– Мало ли пролили мы крови в междоусобице?

– Послать! — напирали из толпы.

– Николи!

– Какой ваш приговор, люд новгородский? — спросили посадник и тысяцкий.

– Не посылать!

– Пусть братья замирятся!

– И то так!

Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:

– Передай, боярин, и ты, епископ: не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…

Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерёма лёгкую шапку из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:

– Эвон, как повернули…

* * *

Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого Стодолова знакомца — боярина Силу. Тог под стать своему имени: ростом хоть и не выдался, да здоров, несмотря на годы, кровь с молоком…

О чём ни говорили бояре, а всё к одному сводилось: о жизни. Высказывался боярин Сила:

– Руси покой нужен.

– А откуда ему бывать? — сетовал Стодол.

Игнат поддакнул:

– Смутно, Орда непредвиденная. Татары нам словно кара Господня.

А Сила повторял:

– Покоя, покоя земля наша просит. Без него пахарь не пахарь, ремесленник не ремесленник, торговец не торговец. Без покоя не богатеть земле Русской…

От обедни вернулась жена посадника — высокая крутобёдрая боярыня Фёкла. Поклонилась Стодолу низко, а Силу поцеловала, прижав к груди. Боярин едва дух перевёл:

– Ох, сладка ты, Феклуша, и в теле, не то что моя Арина.

– Чай, заморил ты её, боярин Сила, — рассмеялась боярыня.

– Счастлив ты, Игнат, с такой женой ровно на печи жаркой спать, — притворно вздохнул

Сила.

Боярыня хохотнула:

– Плоха та печь, коли на ней только спать. На ней и варить надобно.

Посмеявшись, ушла на свою половину, а бояре прежний разговор продолжили.

– Ты, Сила, о покое твердил — о каком? — спросил Игнат. — Эвон, великий князь из Орды воротился без татар, так, по слухам, в Новгород послов отправил, новгородцев звать, да у тех, слава богу, разума хватило в раздоры не встревать.

– О владимирском посольстве откуда прознал? — поднял брови Стодол.

– Из Ростова ветер принёс. Послы князя Андрея в Ростове привал делали.

– Что же ты, Игнат, немедля князя не уведомил?

– Так о том вчерашний день лишь и прознал.

– Вчерашний день и гонца в Москву гнал бы. Ты посадник, должен догадываться, что не оставляют великого князя коварные мысли.

– Подл князь Андрей, ох как подл, — согласился Сила. — И когда уймётся?

– Он себя обиженным мнит: Переяславль, вишь, ему не достался, — почесал затылок посадник. — Как тот медведь: зверя дерёт — на весь лес рык слышится.

Дальше разговор не складывался, и Сила засобирался домой. Посадник провёл гостя в верхнюю горницу, куда меньше доносился гомон.

* * *

Редким гостем Олекса был дома, всё больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит, то в дозор ускачет. Да мало ли ещё какие заботы у княжьего воина!

Дарья попрекала:

– Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночёвку являлся, а ноне и спит чаще в дороге…

Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать. Олекса посмеивался:

– Наша Марья скоро заневестится.

– Но ещё много воды унесёт Москва-река, и немало лет тому минет…

А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался тёплыми овчинами, а весной с утра и до первых звёзд проводил с табунщиками.

С высоты седла любовался Чета степью, пил её чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез напуганному косяку.

Знал Чета, пройдёт день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока он не станет воином…

Всё представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покорённые города и молят о пощаде люди. Одного не ведал: что настанет час, когда судьба сведёт его с урусской девицей Марьей…

* * *

И сказал князю Андрею боярин Ерёма:

– Смирись, княже, не то ныне время, чтоб против себя князей восстанавливать.