Устрашимый
Шрифт:
Норрингтон хотел ответить, что помнит, но не мог разжать челюсти. А губернатор всё лил бесконечный поток чая, шпарящий коммандору руку, но не проливающийся со стола на пол.
– Сожалею на счёт “Разящего”, но не вините себя. Вы все-таки не повелеваете штормами. Хехе!
– губернатор добродушно посмеялся, - Лорд Катлер обещал замолвить за вас словечко на процессе, - тон губернатора стал внимательным и заботливым как у любящего отца. Коммандор винил себя. Он надеялся достичь берега до шторма. Если бы тогда “Разящий” лёг в дрейф, может быть, и команда, и корабль были бы целы. А еще он отчётливо понимал, что всё это сон, но никак не мог проснуться. Процесса не было. Лорд Катлер Беккет заранее замолвил словечко. Заодно похлопотал
Рука, разбитая о челюсть Сеймура, распухла и покраснела, будто от ожога. Костяшки были разбиты еще сильнее, чем у Бадда. Но, должно быть, губернатор был жив. В последнюю встречу он был в добром здравии. В последнюю… В крайнюю…
До побудки еще было время. Адмирал оделся и постучался к Сеймуру. Стучаться пришлось дважды. Открывал лейтенант с самым настороженным видом и с кортиком, кое-как спрятанным в рукаве.
– Я должен извиниться за моё вчерашнее поведение, - начал адмирал, но Сеймур его поспешно перебил.
– Что вы, сэр, это я должен извиниться, я был не вправе подозревать такого джентльмена, как вы, адмирал, в подобных непристойностях.
– Признаем, мы оба вчера позабыли об офицерском достоинстве, постараемся, чтобы это не повторилось. Разумеется, вы вправе и озвучить свои подозрения в суде, и потребовать сатисфакции, лейтенант.
– Нет!!
– должно быть, Сеймур представил дуэль с конченым психопатом, - Не в праве, сэр! Безусловно, не в праве!
Норрингтон предложил Сеймуру свою пудру, чтобы скрыть синяк, но она была для парика и на лицо легла плохо. Лейтенант со своей стороны одолжил платок перевязать руку. Инцидент был исчерпан, хотя его последствия еще вызывали удивленные взгляды во время построения и за завтраком.
Не то чтобы Норрингтон надеялся, что второе заседание суда пройдет легко и быстро. Этим утром боцман уже перегораживал другую лестницу и при появлении адмирала улыбнулся как школьник, исправляющий один неправильный ответ на другой, но еще не знающий об этом. Джеймс увидел в этом некоторый знак неизменности судьбы в целом и обычаев “Неустрашимого” в частности. Он даже ничего на это не сказал: бесполезно. К тому же, были дела поважнее.
Заседание, впрочем, началось бодро, даже излишне. Бадд не присутствовал. Допрашивать его не требовалось, собрались посовещаться и вынести вердикт. Капитан Вир вкратце напомнил причину собрания (действительно, вдруг кто-то забыл?). Адмирал не вслушивался. Прочие тоже помнили, о чем речь. Так что стоило капитану умолкнуть, кормчий выдал жизнерадостное:
– Так что, вешаем?
Почувствовав себя неуютно под взглядами других судей, он пояснил:
– Ну как… есть устав. Мне тоже не нравился Клэггарт. Он никому не нравился. Но он сейчас убит. За убийство вешают.
– Исчерпывающие аргументы, мистер Флинт, - согласился адмирал, - Следуя вашей логике, суды следует отменить. Все решения записаны в уставе, к чему тогда мы? Может быть все-таки чтобы выносить вердикт с учетом сопутствующих обстоятельств и в рамках состязательного процесса?
– Мы всё же не законники, - мягко напомнил капитан Вир, - Но если вам есть, что возразить, адмирал, говорите.
– Для начала, я просил бы учитывать, что будь мистер Клэггарт жив, это был бы суд над ним за ложный донос и не только.
– Но он мертв, - резонно возразил кормчий.
– И всё же, факт ложного доноса меняет обстоятельства дела.
– Думаю, я понимаю, что вы хотите сказать, адмирал Норрингтон, - включился в дискуссию лейтенант Сеймур, машинально потирая
Норрингтон заметил, что глаза у капитана забегали. Обычно неплохой оратор сейчас говорил, запинаясь, хотя и с жаром.
– Лейтенант, даже если бы при данных обстоятельствах мы могли, не отступив от буквы закона, вынести такой приговор, подумайте о последствиях подобной снисходительности. Простые люди, я имею в виду матросов, обладают
природным здравым смыслом, а очень многие отлично знают морские законы и обычаи, так как же они истолкуют такую мягкость? Даже если бы мы объяснили им - чего наше официальное положение не допускает, - долгое нерассуждающее подчинение деспотической дисциплине притупило в них ту чуткость и гибкость ума, которая позволила бы им понять все правильно. Нет, для матросов поступок фор-марсового, как бы он ни был назван в официальном оповещении, останется убийством, совершенным в момент открытого бунта. Им известно, какое за это положено наказание. Но оно не воспоследует. Почему?
– задумаются они. Вы же знаете матросов. Неужели они не вспомнят про недавнее восстание в Норе? Им известно, какую вполне обоснованную тревогу… какую панику вызвало оно по всей Англии. Они сочтут, что ваш снисходительный приговор продиктован трусостью. Они решат, что мы дрогнули, что мы испугались их - испугались применить законную кару, хотя обстоятельства требовали именно ее, - так как опасались вызвать новую вспышку. Каким позором для нас явится подобный их вывод и как губительно скажется он на дисциплине! Вы понимаете, к чему я упорно веду, следуя велениям долга и закона. Однако прошу вас, друзья мои, не поймите меня превратно. Я не менее вас сострадаю злополучному юноше. Но мне кажется, натуре его свойственно великодушие, что он, если бы мог заглянуть в наши сердца, сам почувствовал бы сострадание к нам, поняв, сколь тяжело для нас то, чего требует от нас военная необходимость.
Адмирал слушал и думал, что восстание в Норе, уже полуторамесячной давности и полностью подавленное, плохо влияет на мыслительные способности отдельных офицеров.
Начать с того, что не все матросы простые люди. Ну да ладно, его случай исключительный. Случай Очкарика, по всей видимости, некогда благовоспитанного юноши, не настолько исключительный, но все-таки тоже. Вербовщики редко ошибаются. Но к морскому дьяволу простоту. Что за логика у этого Вира? И при чём тут великодушие Бадда?
– Начать с того, что благодаря мистеру Бадду, хотя и не его великодушию, у, как вы выразились, простых людей, для бунта стало на одну причину меньше. Не буду ничего говорить о том как погиб Дженкинс, мое мнение вы знаете. Я о говорю другом. Я скорее поверю в мятеж в случае смертного приговора. С чего бы матросам бунтовать, если их товарищ освобожден? Чего ради начинать убивать офицеров? Вооруженных, замечу, еще со смерти Дженкинса.
– Если бунт случится из-за наших действий, вина на нас будет меньше, чем, если он случится из-за нашего бездействия!
– капитан заметно нервничал. У Норрингтона были соображения, почему.
Наверно, стоило попросить капитана пояснить свою точку зрения. Должно быть, у него была своя теория на этот счет. Но Джеймс не хотел растягивать суд на три заседания.
– Полагаю, точно такой же, капитан, - Джеймс был бы счастлив обойтись с этим библиотекарем как недавно с лейтенантом Сеймуром, но такой аргумент в суде не годился, - Если мы, офицеры, со всем нашим опытом, навыками и вооружением допустим бунт, нам пора в отставку. Каждому из нас.
Полюбовавшись на выражения лиц, Джеймс продолжил уже спокойнее.