Утреннее шоссе
Шрифт:
И, точно в подтверждение мыслей своего юрисконсульта, Одинцов сложил аккуратно платок и произнес:
– Хитер наш Антон. А, Параграф? И так все вроде наивно выглядит… Какая-то девчонка…
Обычно Одинцов довозил своего юрисконсульта до пересечения Гренадерской и Сиреневого бульвара, откуда Гусаров добирался пешком. У Гусарова был свой автомобиль «Волга», но водил он машину плохо и часто попадал в аварии. Параграф составил доверенность на имя брата-геолога с условием, что тот будет заезжать за ним на работу. Первое время брат выполнял свои обязательства, но постепенно охладел к ним. К тому же хозяин нередко брал Гусарова в свой «Форд-континенталь», как сегодня.
– Виталий, вы нездоровы? – проговорил Одинцов. – Который день у вас кислая физиономия. Есть причины?
– Две, – коротко ответил Гусаров. – Первая –
Одинцов повернул голову и удивленно приподнял брови.
– Я проанализировал наши отношения с заказчиками на поставку труб, оцинкованного железа, лесоматериалов, – продолжал Гусаров. – Полностью мы можем рассчитаться с колхозами года через два. А недовольство наших клиентов – процесс неуправляемый.
Одинцов понимал это и сам, правда, не вникая в детали. Вникать в детали должен был Параграф. Отношения подпольной фирмы с основными клиентами, колхозами, были сложными. Большинство из них полагали, что ведут дела с государственным учреждением: операции оформлялись через банк, официально и юридически выглядели вполне законными. Одинцов держался как умелый и гибкий хозяйственник. Но помимо официальных доходов фирма его получала вознаграждение, нечто вроде премии. Не за спасибо же изыскивались «излишки» материалов, нужных колхозам позарез. Ради этих «премиальных» и кувыркался Одинцов с компанией…
– И много таких нереализованных обстоятельств? – проговорил Одинцов.
– Я уже сказал: года на два, не меньше.
– Надо форсировать, Виталий Евгеньевич, время работает не на нас.
– Форсировать? – усмехнулся Гусаров. – Может быть, лишить корабли всего регистрового имущества, без которого их не выпустят дальше акватории порта?
Одинцов пропустил мимо ушей ехидную реплику юрисконсульта. По его усохшему лицу скользили отсветы огней встречных автомобилей.
– Есть идея, Параграф. Скупить у предприятий списочный материал и перепродать его нашим клиентам.
– Где же найти такой материал? К примеру, оцинкованное железо, – без энтузиазма протянул Гусаров.
– Надо подумать, Параграф, надо подумать. При наших-то связях! Главное – не жадничать, не мести все под себя, поделиться. – Одинцов остановился у светофора.
Любопытные взгляды посторонних водителей скользили по крепкому телу лимузина. Это раздражало Одинцова при всем его честолюбии. В каждом взгляде ему виделся укор и снисходительное удивление.
– Ну и рожи! Глазеют, словно на снежного человека, – вздохнул Одинцов. – Ну а вторая причина вашей скорби?
– Вторая? Я не могу связаться с Кляминым.
– То есть?! – Одинцов резко обернулся и бросил на Гусарова тревожный взгляд. – Что значит – не можете связаться? Куда он делся?
– Понятия не имею. Мы должны были встретиться утром, уточнить условия. Я звонил ему весь день, ездил на работу… Как в воду канул.
Ошеломленно крутнув головой, Одинцов присвистнул. Позади раздавались истеричные сигналы нетерпеливых автомобилей. Одинцов вялым движением включил скорость и тронул машину.
– Ну и выдержка у вас, Виталий Евгеньевич, – сказал он. – Что это вы помалкивали до сих пор?
– Все надеюсь, что Клямин отыщется, – ответил Гусаров и добавил вяло: – Не враг же он себе.
– Не отыщется, – обронил Одинцов. – Если мы его сами не отыщем… Выходит, та девчонка и вправду не знает, куда он подевался?
– Кажется, так.
– И от дедушки ушел, и от бабушки ушел, – криво усмехнулся Одинцов. – Значит, она вдвойне опасна, та девчонка. Как ты думаешь, Параграф?
В этих словах Гусаров слышал зловещие ноты. Он знал, что имеет в виду Серафим Куприянович Одинцов.
Больше они не произнесли ни слова.
Одинцов подъехал к тротуару. На этом месте он обычно высаживал своего помощника.
2
Антонина прижалась щекой к дверной щели и придержала дыхание. Ничего не слышно. Видно, спит еще… Осторожно ступая, она сняла с крючка ватник и укутала им кастрюлю с картошкой. Зря торопилась с завтраком. Но кто знал, что Клямин будет спать так долго, – считай, уже десятый час: когда еще ребятишки обкричали всю улицу по дороге в школу…
Часов у Антонины не было. Вернее, были, да она оставила их в залог кладбищенским коршунам. Думала, что Клямин привез часики, да что-то он промолчал вчера. Вообще Клямин свалился как снег на голову. Антонина сидела
Антонина особенно опасалась деверя. У того не язык – помело, мигом все растрезвонит, тем более если выгоду от этого имеет. Правда, деверь к ней не хаживал. А сама Антонина недавно побывала у него в «картофельном дворце», как прозвали соседи дом этого пройдохи. После долгих переговоров дал он Антонине шестьдесят три рубля на памятник Тимофею. «Все! – сказал деверь. – Пустым меня сделала. Вытрясла!..» Мошенник. Говорят, после нынешнего урожая фруктов и овощей новую сберкнижку завел. А все плачется, голубь мира. Почему-то из всего богатства и барахла, которым напихан его дом, Антонина помнила значок с голубем мира в лацкане кургузого деверева пиджака. Не так лицо деверя, как значок стоял перед ее глазами. Ну да бог с ним… Сотню колхоз выделил, сотню прислала сестра Тимофея из Кызыл-Орды. Остальные родственники пока молчали, раскачивались. Но пришлют – Антонина была уверена… Так она и жила ожиданием. Впрочем, времени прошло не так уж много, жаловаться – грех… Обведя взглядом комнату, Антонина успокоилась. Вроде бы все прибрано, нигде ни пылинки. Комод, шкаф, кровать, стол, книжные полки – все было сделано руками Тимофея. Он привозил из города разные доски, сам ладил, склеивал, сколачивал, мебель получалась не хуже фабричной. Вообще дом был, как говорится, полная чаша. И телевизор работал, и проигрыватель стоял на тумбе, набитой пластинками. Только вот лампочка висела голая. Плафон разбился, и ничего подходящего в сельпо не было. Антонина еще в тот день, когда она ехала с Кляминым на его злосчастном автомобиле, все время в голове держала – купить хороший плафон. Да дело так повернулось, что не до плафона было. А когда она из Южноморска выбиралась, то денег всего и осталось, что на хлеб. Ладно, простит ей Клямин эту лампочку. А может, прикрыть чем? В сарае валялся каркас от абажура. Приладить да завесить материей – все не так сиро… Антонина вышла на крыльцо.
Стояли погожие осенние дни. Воздух по утрам казался вытканным из тонюсеньких прозрачных нитей, что струились от земли вверх. Протянешь руку – нити раздвигаются, обволакивая кожу прохладой и лаской. Зелень еще держалась крепкая, даже непонятно, откуда во двор набивался такой ворох золотых чеканных листьев. Под вечер Антонина подметала двор. А утром словно и не было работы.
Красная кляминская автомашина притулилась у самого сарая, словно божья коровка. Клямин хотел оставить ее на улице – Антонина не позволила: лучше убрать с глаз, все меньше разговоров…
Каркас абажура зацепился прутьями за руль велосипеда в глубине сарая. Антонина сняла каркас и понесла в дом. Она уже решила, что накинет на прутья. Была у нее юбка голубая в белый горох, не ношенная вовсе по причине малого размера. Ее и подрезать не надо – только натянуть на прутья и закрепить сверху. Юбку разыскать труда не составляло, она лежала в сундуке, в сенях. Теперь надо было прикинуть, как ловчее приладить всю эту конструкцию к лампочке…
Занятая делом, Антонина как-то не подумала о том, что табурет, на который она поднялась, был ненадежный. Одна ножка у него шаталась. Вспомнила об этом, когда с грохотом свалилась на пол. Падая, Антонина ухватилась руками за скатерть и потянула ее за собой вместе с кастрюлей, укутанной ватником. Придя в себя от неожиданности, она повела глазами и обомлела. В дверях стоял Клямин. Стоял в трусах и майке.