Утренний бриз
Шрифт:
Клещин вошел в радиостанцию, нарочно сильно хлопнув дверью, и оказался в небольшом темном коридорчике. Из него в аппаратную вела вторая дверь, она не была плотно прикрыта, и сквозь щель падал электрический свет. Из-за двери доносилось гудение аппаратуры. Клещин едва успел взяться за ручку, как дверь распахнулась и на Клещина хлынул свет, ослепил его. Он невольно зажмурился и услышал грубый окрик:
— Ты чего сюда приперся? Запрещено! Проваливай!
Клещин увидел одного из милиционеров Струкова, в руках у него была винтовка. Он всматривался в Клещина, но, видимо, не знал
— Спьяну, что ли, забрел? Пшел отсюда!
— Медведь там! — плаксивым голосом сказал Клещин. — Вот я и скрылся тут. Слопает, мохнатый, и пикнуть не успеешь.
— Медведь? — часовой недоверчиво смотрел на Клещина. — С перепоя тебе медведь привиделся!
— Ей-богу! — перекрестился Клещин. — За мной до станции гнался.
Клещин после подъема по косогору все еще часто дышал и к тому же он нервничал, и его вид убедил часового. Он все же спросил:
— Не врешь?
— Пульни в него, — попросил Клещин. — Не то задерет первого, кто повстречается. Боюсь я домой идти…
В милиционере проснулся охотник. Он передернул затвор винтовки:
— Сейчас я его, косолапого, уложу. А ты не ходи туда, — он мотнул головой в сторону аппаратной. — Запрещено. Жди меня тут.
— Ладно! — кивнул Клещин.
Часовой осторожно приоткрыл входную дверь, чтобы не вспугнуть зверя, и вышел за нее. В тот же миг на его голову обрушился увесистый кулак Баляева, а Каморный вырвал из рук милиционера винтовку, прежде чем он успел выстрелить. Часовой негромко вскрикнул и рухнул к ногам шахтера.
Баляев подхватил часового и вместе с ним вошел в коридор. Шахтеры и Каморный последовали за ним. Клещин стоял на пороге аппаратной. Он подал товарищам знак, что все спокойно. Баляев опустил часового на пол и приказал щербатому шахтеру:
— Сторожи. Очухается — пусть молчит. Будет ерепениться — по башке пистолей!
Каморный, а за ним шахтеры подошли к Клещину и заглянули в комнату. За аппаратом в наушниках сидел Учватов. Низко наклонившись над столом, он что-то быстро записывал. Его присутствие на станции было неприятной неожиданностью. Они думали, что он сейчас гуляет с коммерсантами, обмывает декларацию. Знакомого Клещину телеграфиста не оказалось. Учватов так увлекся работой, что не замечал появившихся людей, да и сыпавшие торопливой морзянкой наушники отгородили его от всего окружающего. Каморный оглядел товарищей и первым переступил порог. С браунингом в руке он подошел к Учватову и тронул его за плечо. Начальник радиостанции повернул голову и, увидев направленное на него оружие, пронзительно закричал. Из его рук выпал карандаш. Лицо стало бледным, а глаза округлились, стали от страха бессмысленными.
Каморный отвесил ему звонкую оплеуху:
— Молчать!
Учватов послушно захлопнул рот. Он все еще сидел на стуле, навалившись боком на стол. На нем по-прежнему были наушники. В них слышалось попискивание передачи какой-то станции. Каморный приказал:
— Продолжай принимать!
Учватов, не сводя с него глаз, нашарил карандаш, крепко стиснул его в пальцах и боязливо повернулся на стуле. Он опасался, что ему выстрелят в затылок, и сидел, съежившись, подняв плечи
— Работай!
Учватов вздрогнул и стал записывать передачу. Каморный не отходил от него. Агибалов встал у входа в соседнюю комнату, где дежурил моторист. Клещин и остальные шахтеры обыскали все помещение, но ничего интересного не нашли. Рули и Бирич запретили Учватову оставлять на радиостанции копии принятых радиотелеграмм и подлинники переданных. Была Только книга, в которой дежурный телеграфист отмечал время приема и передач.
— Не густо, — Клещин был разочарован, но Баляев его успокоил:
— Потрясем Учватова.
Они терпеливо ждали, пока начальник радиостанции не окончил прием. Он медленно снял наушники, осторожно положил их на стол и посмотрел на Каморного. Лицо Учватова было мокрым от пота, а губы пересохли. Каморный взял бланк, густо исписанный Учватовым, и стал читать вслух, чтобы все слышали:
«Ново-Мариинск. Рули. Срочно. Вчера, 29 марта, в Москве открылся Девятый съезд Коммунистической партии. Усильте наблюдение населением. Возможно выступление скрывающихся большевиков. Деятельность Совета направьте их уничтожение. Вторично получено подтверждение. Колчак расстрелян 7 февраля по приговору Иркутского ревкома. Красная Армия движется к Чите, занятой атаманом Семеновым и японцами».
— Здорово! — воскликнул с восхищением Баляев. — Вышибут наши и из Читы беляков и япошек!
Шахтеры радостно улыбались. Новости были приятные, но тут же настроение товарищей было омрачено. Каморный прочитал: «Дальнейшее продвижение Красной Армии невозможно из-за угрозы войны с Японией. Дальневосточный комитет партии большевиков от советизации Дальнего Востока отказался. Это маневр. Продолжайте поддерживать, укреплять Анадырский Совет. Подтвердите выполнение приказа об одобрении действий Совета населением. Томас. Ном. 30 марта 1920 года».
— Что это за приказ? — перевел взгляд с бумаги на Учватова Каморный. — О чем он?
— Я сейчас! Позвольте мне взять мой дневничок, — Учватов привстал на стуле. — Как господин Бирич и мистер Рули запретили держать на станции тексты передач — я дневничок завел, хе-хе-хе! — он нервно засмеялся. — Я знал, что дневничок вам пригодится… Вот я и…
Учватов соскользнул со стула, встал на четвереньки и из-под высокого с решетчатыми металлическими стенками шкафа, в котором светились и тихо гудели большие ртутные лампы, пальцем вытащил тоненькую тетрадку в оранжевой обложке и протянул ее Камерному, в котором признал главного из напавших на радиостанцию:
— Вот, тут я все записал по памяти…
— Хитрая бестия! — не удержался Баляев. — Соломинку для себя припас. И вашим и нашим.
— А как же? — с неожиданной откровенностью признался Учватов. — Жить хочется, хе-хе-хе…
Он мелко смеялся, но глаза были полны страха. Баляев только сплюнул под ноги Учватову:
— Гнида ты. В другой раз я тебя к ногтю. Так и помни!
— Что ты, что ты, — попятился тот в испуге. — Что я тебе сделал?
Каморный, рассматривавший тетрадку, поднял голову, сказал товарищам: