Утренний бриз
Шрифт:
— За что же вас в холодную хотели утянуть?
— Кто его знает, — пожал плечами Агибалов, а Копыткин только презрительно сплюнул. Занин опять скорчил гримасу:
— Нас заместо Рыбина в начальники звать хотели. Он же сбежал, а дело-то делать некому!
Посмеиваясь, шахтеры направились в барак. Баляев одобрительно сказал Рыбину:
— Не сдрейфил ты. Хорошо.
Рыбин молчал. Он теперь с ужасом думал о том, что ожидает его. Совет не простит ему ни его бегства, ни его заступничества за шахтеров, которых хотели арестовать.
— Чего им от них надо? — Рыбин указал на шагавших впереди Агибалова,
— Думаю, за молодого Бирича, другой причины нет, — Баляев посмотрел в сторону Ново-Мариинска и вдруг убежденно сказал: — Не долго им куражиться!..
Рыбин взглянул на него с удивлением.
…Рули стоял на лыжах возле дома Лампе и курил. Лицо его было румяным. Брови побелил иней. Видно, Рули только что откуда-то вернулся. Свенсон удивился:
— В такой мороз и прогулка?
— Хотелось убедиться, что отправились гости к большевикам. — Рули сбросил лыжи и воткнул их в снег возле крыльца.
— Рудольф, можете вы сделать так, чтобы с открытием навигации ни один пароход, кроме моей шхуны, не разгружался в этом лимане? — спросил Свенсон.
— Хотите стать единственным хозяином Чукотки? — Рули сразу же понял замысел Свенсона и оценил его. — План отменный! Всем коммерсантам, как говорят немцы, капут…
— Да, — Свенсон решил быть с Рули откровенным. — Остальные коммерсанты становятся моими агентами. Другого для них пути нет.
— Сколько я получу от вас за помощь? — спросил прямо Рули.
— Назовите сумму сами, — предложил Олаф.
— О'кэй! — Рули выбил трубку. — Я подумаю. И немного меха.
— Идет, — согласился Свенсон.
— Я обещаю, что ни один пароход не разгрузится здесь, — Рули смотрел на Олафа узкими глазами, и взгляд их был твердым и жестоким.
…— Ты сегодня какой-то необыкновенный, — заметила Елена Дмитриевна, когда Свенсон заглянул к ней в спальню. Она все еще нежилась в постели, хотя время приближалось к полудню. — Что случилось? Приятные новости?
Олаф рассмеялся в ответ. Он бросился к Елене, расцеловал ее, схватил в охапку и, как ребенка, поднял на руки.
— Ты, Элен, скоро будешь самой богатой красавицей Севера, — шепнул он ей, щекоча губами ухо.
— А когда настанет это «скоро»?
— О-о! — подмигнул ей Свенсон. — Это коммерческий секрет. Даже для жены. — Последнее слово не случайно сорвалось у Олафа. Он уже окончательно решил, что Елена станет его женой и он никогда с ней не расстанется.
— Олаф! — она цепко обняла его и от счастья заплакала. Она была благодарна Свенсону и не знала, что ему сказать. Она только осыпала его поцелуями. Олаф сказал ей:
— Сегодня большой день у нас, Элен! Вечером будет праздник. Будет много гостей.
— Какой праздник? — не поняла женщина.
Свенсону хотелось как-то ознаменовать свой новый успех, но не мог же он о нем говорить, и поэтому Олафу пришла удачная мысль:
— Наша свадьба!
Елена Дмитриевна, потрясенная, ничего не могла сказать. Она только крепче обняла Олафа. Вот свершилось — то, о чем она мечтала. Забылось все прошлое. Елена Дмитриевна тихо, точно сообщая что-то очень секретное, шепнула:
— Я твоя, Олаф.
Свенсон снова оделся.
— Мне надо на радиостанцию. Кроме того, загляну к Лампе. Он пришлет все, что надо для свадьбы. Закуски, вина
После ухода Свенсона Елена Дмитриевна еще долго лежала в теплой постели. Из кухни уже несколько раз выглядывала прислуга, которую нанял Свенсон, справлялась, когда же подать завтрак, но женщина отсылала ее досадливым жестом, Ей хотелось побыть одной. Надо было привыкнуть к новой и такой радостной мысли, что она — жена Свенсона и теперь никто не посмеет ее упрекнуть за прошлое, не посмеет обидеть двусмысленным взглядом, словом, усмешкой. «А, к черту их всех! — подумала она с пренебрежением о новомариинцах. — Что мне они? Кто они? Наплевала я на них. Мы уедем отсюда». И она размечталась о жизни в Америке. Жизнь эта представлялась ей сверкающей, беззаботной, полной удовольствий. Она будет ездить по курортам, шить у лучших портных…
Оставив постель, она оказалась у зеркала.
Привычным жестом она откинула густые волосы и вспомнила, что этот ее жест очень нравился Мандрикову, Елене Дмитриевне стало как-то не по себе. Она нахмурилась и, торопливо одевшись, сердито крикнула:
— Варвара! Подавай завтрак!
Завтрак улучшил ее настроение. Жаль, на ее свадьбе не будет женщин, которые бы по достоинству оценили ее успех. Не приглашать же тупых и завистливых жен местных коммерсантов, этих туземок! Елена Дмитриевна думала о них с отвращением и брезгливостью. Как только мужчины могут быть с ними близки! Ей стало скучно. Не хотелось оставаться дома, потянуло пройтись.
Позвав Блэка, женщина вышла на улицу. Солнце и нестерпимый блеск апрельского снега ослепили ее. В воздухе угадывалось приближение весны. Елену Дмитриевну повлекло за пост. Она поднялась по узкой тропинке на склон горы, долго смотрела оттуда на лиман, на горизонт, и ей казалось, что она видит свободную синюю воду, а за ней — американский берег. Туда ее перенесут не крылья, о которых она мечтала на этом же месте, когда каталась с Рули на лыжах. Ее перевезет корабль Свенсона. Вспомнив об Олафе, Елена Дмитриевна посмотрела в сторону серого куба радиостанции. Там находится Олаф. Она постоит здесь и встретит его.
Елена Дмитриевна услышала, что Блэк заворчал негромко, предостерегающе.
— Ты что, дурачок, на кого? — она обернулась и испуганно отшатнулась, едва сдержав крик. Если бы не ясный день, она бы подумала, что к ней приближается призрак, очень похожий на Трифона.
— Боже, какой ты! — вырвалось у нее непроизвольно.
Трифон в солнечном свете выглядел жалким и постаревшим. Он тяжело и шумно дышал. Его рот, ставший необыкновенно большим, был раскрыт, и пар из него вырывался толчками. Не обращая внимания на Блэка, который оскалил клыки и ворчал все громче, Трифон надвигался на Елену Дмитриевну. Он плохо соображал, что делает. Неудачная жизнь, потеря Елены, болезнь — все это слилось в одно: в ненависть к этой красивой женщине с ее надменным лицом, с ее холодными зелеными глазами. В ней он видел причину всех своих неудач, своего крушения. Лицо Трифона было страшным. Елена Дмитриевна не отступила. Она не боялась Трифона. Она смотрела на него и думала: «Как я могла жить с ним? Как я могла испытывать радость от его близости. Какая мерзость!»