Уютная душа
Шрифт:
— Звонила неделю назад. Она ждет ребенка, ты знаешь?
— Кто, Олька? — удивился Розенберг. — Она же еще совсем дитя!
— Она старше Милы на три года. Вполне нормальный, даже, я бы сказал, не слишком юный возраст для деторождения.
Повздыхав о том, как быстро бежит время, Яша вооружился специальной лопаточкой и принялся переворачивать котлеты.
Наверное, приятно готовить на шикарной плите, где нет конфорок, а кастрюли нагреваются будто бы на столе. Готовить в специальной посуде, в которой ничего не пригорает, и пользоваться
Яша не признавал модных гибридов кухня-столовая-гостиная, у него, как у профессора Преображенского, каждая комната имела свое назначение. Но у Преображенского, как известно, не было библиотеки. Розенберг же оборудовал для себя настоящую обитель ученого — в готическом стиле, с каталожными шкафами и компьютером. «Господи, как же хорошо быть богатым!» — вздохнул Миллер.
— Милка, значит, ты тоже получаешься у нас взрослая женщина, да? — спросил Яша после некоторого раздумья. — Я-то привык тебя за маленькую держать… А тебе замуж пора, оказывается. Димон, присмотрись!
— Ты с ума сошел?
— Я серьезен, как никогда. Лучшего жениха для Милки не придумать. Смотри, Милусь, какой он красавец, глаз же не оторвать. И человек хороший!.. Умный, добрый, порядочный, теперь таких и не бывает, Вот Ольга Алексеевна порадовалась бы!
Миллер повертел пальцем у виска, а Милка покраснела. «Черт, влюблена она в меня, что ли?» — мрачно подумал он.
— Но наша Милочка тоже редкий бриллиант, — продолжал Розенберг. — Второй такой во всем городе не найдешь.
— Я знаю. Если бы мне было хотя бы двадцать пять…
— Не скромничай, ты дашь фору любому молокососу. Дим, сам подумай, как бы все удачно устроилось. Ты бы приобрел прекрасную жену, Милка — мужа, а старик Розенберг — покой. Потому что иначе старик Розенберг свихнется, думая, что Милочка достанется какому-нибудь проходимцу.
— У тебя котлеты горят, старик Розенберг, — сказала Милка замогильным голосом и взялась за перец. Разозленная и смущенная, она со страшной скоростью орудовала ножом, нарезая упругий сочный стручок на тоненькие, почти прозрачные кружочки.
Но даже перспектива остаться без ужина не отвлекла Яшу от матримониальных планов.
— Я приданое за ней хорошее даю, ты не думай. Квартира на Крестовском ваша будет, машину, Мил, тебе новую к свадьбе куплю.
— Если ты немедленно не прекратишь, я встану и уеду! Мила достойна большего, чем нищий старый холостяк с отвратительным характером.
— У тебя прекрасный характер, — заметила Милка.
— Не замечал. Правда, Мила, не слушай его. Я ж тебя с восьми лет помню. С твоих восьми, конечно. Бантики тебе завязывал.
Милка засмеялась и открыла холодильник:
— Ну что, брынзу с оливками класть в салат или так поедим?
— Клади, — распорядился Яша.
— Помню, кроме тебя, никто не умел французскую косу заплетать, а нам с Олей
— Я уж не помню.
Миллер проявил дипломатичность, потому что прекрасно помнил, как девчонки каждое утро являлись к нему с расческами и ворохом заколок. «Мила, перестань мучить Диму», — говорила Ольга Алексеевна, но ясно было, что делает она это только из вежливости.
— Как не помнишь, когда Яша целую балладу сочинил про эти косы?
— А ты-то как узнала? — удивился Миллер. — Она же с матерными словами была, и Ольга Алексеевна запретила ее декламировать.
— Да, моя Ольга Алексеевна вообще не разрешала мне знакомить детей с моим творчеством.
Милка достала из пакета авокадо и нерешительно покрутила его в руках.
— Давай, давай! — замахал на нее Яша. — Димка никогда его не ел.
Она аккуратно разрезала фрукт — или овощ? — на две половинки и достала большую косточку.
— Ничего себе! — возмутился Миллер. — В замороженном мясе, которое я покупаю в гастрономе, процент костной ткани и то меньше! Сколько остается вашего авокадо?
— Не шуми. Сейчас Милка все сделает.
Котлеты поджарились, и Розенберг убрал сковородку с огня. Он подошел к огромному, во всю стену, окну, с хрустом потянулся и на обратном пути подлил Миллеру вина.
— Мы все твои стишки наизусть знали, — сказала Милка, выскребая ложечкой мякоть авокадо из кожуры неестественно изумрудного цвета. — Похабщину утаить от детей невозможно. Это тебе не законы физики. Да, парадокс. Можно потратить годы на заучивание Тютчева или Пастернака, а матерные стихи запоминаются с первого раза и на всю жизнь. В этом году, например, все молодое поколение поселка просто бредит твоей «Балладой о члене».
Миллер поперхнулся, а Розенберг выглянул из кухни — убедиться, что дети их не слышат.
— Ты, Дим, знаешь байку про мальчика, у которого крайнюю плоть застежкой брюк прищемило? — спросил автор.
— Знаю. — Дмитрий Дмитриевич не утерпел, схватил кусочек авокадо и положил в рот. — Слушай, какая же гадость!
— Не спеши с выводами. Сейчас Милка приготовит салат, ты язык проглотишь… В общем, привозят несчастного ребенка в больницу, и доктор записывает в истории диагноз: поражение полового члена молнией.
Миллер вежливо улыбнулся. Анекдот был древним.
— А я написал как бы от имени женщины, которую бросил любовник. Ладно, чего скромничать, меня постоянно бросают девки, разочарованные, что я не хочу на них жениться. Вот я и обобщил их проклятия в свой адрес. Слушай.
Розенберг еще раз убедился, что дети смотрят телевизор, приосанился и с выражением прочел длинную «Балладу», в которой были такие строки:
Но Бог не фраер, видит правду он, И молния с небес слетит, как птица, Тебе в штаны под грома перезвон.