Уютная душа
Шрифт:
Таня надулась. Ничего ей не все равно, где мыть инструменты!
— Вы тоже, Яков Михайлович, много зарабатываете, — ядовито сказала она.
— В принципе да… И эти, — Розенберг показал на разбросанные по столу буклеты, — тоже ради детей стараются. Спрос рождает предложение, человечество хочет выглядеть красиво, вот и появляются в немереном количестве всякие средства для похудения, плацента-маски и прочая хрень. А средства от рака! Вообще золотая жила. В надежде на выздоровление от неизлечимой болезни человек купит все, что угодно, за любые деньги. А что не помогает, так, простите, болезнь все-таки неизлечимая… Но тут ладно, борьба за жизнь, нужно использовать любой шанс. А глотать всякую дрянь, чтобы выглядеть моложе, — это как? А дрянь эта, возможно, смертельно опасна, ведь как у нас выдаются сертификаты — ни для кого не секрет… — Розенберг принялся набивать
— Яков Михайлович… — робко попыталась переключить его Таня, зная, что, если на Розенберга находит стих, он не успокоится, пока не выскажется.
— Организм — это открытая система в том смысле, что реагирует на каждое воздействие внешней среды. Причем система, функционирующая по принципу черного ящика. Как бы мы ни пытались объяснить и описать метаболические [13] процессы, в конечном итоге имеем только параметры на входе и на выходе, как правило, совершенно неожиданные. Да, наука доказала, что курить вредно, описала действие компонентов табака на клеточном и молекулярном уровнях, но никто не может объяснить, почему один дымит как паровоз чуть ли не с ясельного возраста и доживает здоровяком до девяноста лет, а другой покурит пару лет — и помирает от рака легких или облитерирующего атеросклероза. Или взять такой банальный пример, как алкоголь. Кто-то спивается за считанные месяцы, а кто-то, не отказывая себе в доброй порции водки, сохраняет ясность рассудка и здоровую печень. Но я, собственно, не о пропаганде здорового образа жизни. Просто говорю, насколько сложен и непредсказуем человеческий организм, и неизвестно, чем аукнутся эти плацента-маски и стволовые клетки через десять лет. И как они отразятся на потомстве, если вдруг женщина, пройдя курс омоложения, захочет родить ребенка. Уж лучше добрая, надежная старушка хирургия, от которой мы хотя бы знаем, чего ожидать. Но с другой стороны, если бы операция была такой безопасной и безвредной, как представляется моим пациенткам, разве ломали бы головы специалисты экстренной хирургии: оперировать больного или нет? Чего проще — взял на стол, вырезал аппендикс или желчный пузырь — и иди, спи себе дальше. Даже если сделаешь напрасную аппендэктомию [14] , тебя никто особо не осудит. Но вместо этого врачи контролируют анализы, делают УЗИ, тратя кучу сил и времени на то, чтобы избежать напрасной операции. Потому что понимают — травма, кровопотеря, наркоз здоровья не прибавляют. А у нас… Да что там… — Розенберг досадливо махнул рукой. — Я хоть обследую теток более или менее полноценно, а есть мастера, всем подряд хреначат подтяжки. А главное, игра не стоит свеч. Кожа после операции за счет рубцов и нарушения микроциркуляции становится качественно хуже и потом быстрее стареет. Значит, раз попав к пластическому хирургу, ты его уже не покинешь. Так что, Таня, не советую вам в будущем делать пластическую операцию, — неожиданно заключил он.
13
Метаболический — относящийся к обмену веществ.
14
Аппендэктомия — удаление аппендикса.
Таня фыркнула.
— Да, да, не зарекайтесь. Неизвестно, какая блажь придет вам в голову в пятьдесят лет.
— Яков Михайлович, я хотела попросить… Не знаю, как это можно сделать, ведь отпуск мне еще не положен. Может быть, авансом? Я понимаю, что вы не обязаны…
— Говорите толком. Конкретно и четко, что вам надо.
— Мне пришла повестка на сборы. Две недели.
— Спустите ее в унитаз, — посоветовал Розенберг.
— Нет, я должна ехать. Вы, конечно, не обязаны отпускать меня, но я думала, если за свой счет… Дело к лету, операций меньше становится. Но это вам решать. Думаю, если что, замену мне вы легко найдете.
Форрест выпустил дым и посмотрел на Таню с удивлением и некоторой опаской.
— То
— А что делать? Это мой долг.
Розенберг задумчиво покачал головой, а потом сказал:
— Ладно. Сообщите администратору, с какого по какое вас не будет. А лучше покажите ей вашу повестку, чтобы она знала, что вы не прогуливаете, а исполняете воинский долг. А я, так и быть, раз уж буду отсиживаться в глубоком тылу, погашу свою задолженность перед Родиной тем, что сохраню вам зарплату за этот период.
Таня для приличия поотнекивалась, но душа ее ликовала. Две недели она будет обретаться на казенных харчах, зарплату получит, но не потратит! Можно будет ванную кафелем обложить!
Миллер отсыпался после дежурства. Всю ночь он принимал больных, оперировал огнестрельное ранение в живот, еле спас человека, а когда в четыре утра изготовился нырнуть в постель, притащилась безумная мамаша, решившая, что у ее сыночка двадцати лет от роду разыгрался холецистит. Миллер развеял ее страхи, подмигнул сыночку и понял, что сон пропал. Да и не было уже смысла ложиться — до конца смены оставался всего час. Сдав дежурство, он поехал домой, где без сил рухнул в койку.
Проснулся внезапно, с сильным сердцебиением и ощущением страха, и не сразу понял, что его разбудил телефонный звонок.
— Да! — рявкнул он в трубку.
— Привет, старик! — Спросонок бодрый голос Розенберга показался ему очень противным. — Как жизнь?
— Была нормальной, пока ты не позвонил. Я сплю, Яш, и ни черта не соображаю после дежурства. Давай вечерком созвонимся!
— Я в две минуты уложусь. У моей Милки роман, ты в курсе?
— Нет. А почему я должен быть в курсе? Ведь не со мной же у нее роман.
— С твоим Чесноковым.
— Ну знаешь, могло быть хуже. Чесноков — телок такой, добрый, медлительный. А вообще человек порядочный.
— Короче, я думаю, пока не надо афишировать наше финансовое положение. Нашего дома он не видел…
— А как же он ее провожал?
— Миллер, ты устарел, как мамонт. Милка же на машине, она сама его домой возит. А тачка у нее барахляная, я специально такую купил, чтобы не жаль было бить, пока она нормально ездить не научится. Надеюсь, ты не рассказывал ему о состоянии наших дел?
— Успокойся, не рассказывал. Ладно, я понял, Чесноков не должен знать, что она богатая невеста. Все? Можно спать дальше?
Розенберг тяжело вздохнул в трубку:
— Нет. Милка считает, что он вот-вот ей предложение сделает. И она готова согласиться, представляешь? А мне что делать? Это же такая ответственность! Я же должен пристроить Милку в лучшем виде. Чтобы Ольга Алексеевна порадовалась.
Он часто говорил о жене как о живой.
Миллер потихоньку проснулся, сел на диване и энергично потер глаза.
— Извини, друг, но у тебя со страху за Милку мозжечок набок съехал. Попей таблеточки, а если не поможет, придется оперировать. От меня-то ты чего хочешь?
— Встретиться с тобой хочу, баран! Чтобы ты мне про этого своего Чеснокова все, что знаешь, выложил. Ясно тебе?
— Ясно.
— Ко мне на работу завтра можешь часа в четыре приехать? Посидим, коньячку попьем…
Что оставалось делать бедному Миллеру? Немного поворчав для порядку, он согласился.
Между тем сон ушел окончательно. Надев махровый халат, Дмитрий Дмитриевич отправился на кухню.
«Как быстро прошла молодость! — думал он, насыпая молотый кофе в турку. — Вот уже и дети друзей заводят романы…» А он все один, все мечтает о любви и счастье… Всю жизнь он гонялся за призраками. Ученые звания, признание коллег казались ему очень важными вещами, он добился их, но, добившись, понял, как мало они стоят. Он покорял вершину за вершиной только для того, чтобы убедиться, какая на них пустота. Считая себя великим человеком, он мечтал о великой любви, и женщина, казалось ему, должна быть ему под стать. Да, молодость прошла в погоне за химерами, пока не выяснилось, что счастье — это Таня и работа в районной больничке. Хотя он мог понять это гораздо раньше, жениться в двадцать лет на уютной, доброй девушке и уехать в деревню. А на свежем воздухе и мама, может, оправилась бы… Больная мать и малолетняя сестра послужили бы ему надежной гарантией от неудачного брака — за жениха с таким приданым пошла бы только самоотверженная, трудолюбивая и любящая девушка. Возможно, Миллер и не любил бы ее так страстно и мучительно, как Таню, но пережитые вместе трудности сблизили бы их так, как не может никакая любовь.