Ужас глубин
Шрифт:
День прошел не так, как планировал Хоффман. Он рассчитывал в течение этих двадцати шести часов расправиться со всеми призраками прошлого и всеми тайнами. Тайны Прескотта, похоже, к полуночи так и должны были остаться тайнами, но это не избавляло Хоффмана от необходимости закончить дело тридцатилетней давности и поговорить с Сэм — хотя, вообще-то, он не чувствовал подобной необходимости до беседы с Берни. Почему бы и не сейчас?
Он зашел в командный центр, где, как всегда, обнаружил Матьесона. Лейтенант держал в одной руке недоеденный сэндвич, другой — царапал что-то на клочке бумаги,
— Как у вас дела, сэр? — спросил Матьесон, подняв голову. — После того как бродяги сбежали, на острове спокойно. Никак не могу к этому привыкнуть.
— Ловите момент. Самый длинный промежуток между войнами у нас был в шесть недель. Тогда мы все тоже никак не могли привыкнуть к миру.
Взгляд Хоффмана внезапно приковали к себе остатки обеда Матьесона, разложенные на столе. Рядом с телефоном стояла солдатская фляга. В этой фляге для воды не было ничего особенного, разве что она была производства СНР, а не КОГ. Он слишком хорошо знал, как выглядели фляги СНР. Он переступал через них в грязи и пороховом дыму сражений; пробитые пулями из «Лансеров», они валялись среди помятых фотографий и писем, при виде которых слезы наворачивались на глаза, — и из такой же он пил в Кузнецких Вратах, когда жизнь его висела на волоске.
«Инди вызывают у меня неприятные воспоминания. Может, поэтому я не люблю Треску?»
Самым разрушительным воспоминанием, с которым он жил уже более тридцати лет, было воспоминание о неожиданном добром поступке и сострадании, за которое он отплатил пулей в лоб. Таково было его преступление. Внезапно он понял, что никогда не сможет стоять рядом с ветеранами Толлена перед памятником павшим, разделяя их чувства, — у него были другие кошмары, в которых он мог винить только себя.
— Что-то не так, сэр? — спросил Матьесон.
— Просто любуюсь вашей флягой.
— Это от Яника. Только не подумайте, что я ее обменял. Он просто подарил ее мне. Наверное, ему меня жалко.
Бедняга Матьесон, он и понятия не имел, какую боль он причинил Хоффману этими словами. Пора было сделать что-то полезное, ради кого-то другого, а не только для того, чтобы спихнуть с себя груз вины. Бенослау.Так звали того офицера. «Капитан Бенослау». Хоффман не знал, зачем он повторяет про себя эти два слова, но это было самое меньшее, что он мог сделать для убитого, — помнить его имя.
— Они не все монстры, лейтенант, — сказал Хоффман и сменил тему: — Послушайте, мне нужна Бирн. Она бывает в главной столовой?
— Хотите сделать татуировку, сэр?
— Нет, — ответил Хоффман. — Мне нужно избавиться от старого шрама.
Матьесон знал, когда можно задавать вопросы, а когда лучше помолчать. Он не произнес ни слова.
В том мире, в котором они оба когда-то жили и который потеряли, он бы пошел далеко.
«КВ-80», патрулирование центрального
Барбер высунулся из окна кабины, щелкая фотоаппаратом пейзаж, проплывавший под брюхом «Ворона». Он походил на обезумевшего туриста, который опаздывает на автобус.
— Мы даже не покопались как следует на этом острове, — заметил он. — Карты ни к черту не годятся. Откуда нам знать — а вдруг тут залежи Имульсии?
В центре острова располагался потухший вулкан, имевший четыре километра в поперечнике, и его крутые склоны были кое-где покрыты древним лесом. Бэрд пристально рассматривал плотный темно-зеленый балдахин, пытаясь сосредоточиться на задании, но мысли его вертелись вокруг одного вопроса: почему диск Прескотта отказывается выдавать ему свои тайны?
— Наверняка там есть кое-что интересное, — бормотал Бэрд. — Клянусь, если доберусь до содержимого, остаток жизни посвящу благотворительности.
Черт, как он ненавидел вымученную жизнерадостность, эти суровые, целеустремленные лица. Болезнь оптимизма распространялась по лагерю как дизентерия. Чем быстрее люди поймут, что они в еще более глубокой заднице, чем были месяц назад, тем скорее они смогут начать искать выход из положения. Он не был пессимистом. Он был реалистом. Впрочем, оглядев членов своего отряда, сидевших в вертолете, он понял, что не одинок.
— Берни, не хочешь глянуть на северный сектор? — предложил Барбер. — Пока есть такая возможность. Может, собака убежала в лес?
— Проще искать пешком. — У Берни был такой голос, как будто добрые советы, сыпавшиеся на нее последние несколько дней, изрядно утомили ее. — Но спасибо за предложение, Нат.
Мак пропал в ту ночь, когда полипы в первый раз напали на Пелруан. Бэрд был уверен, что взрыв одного из полипов превратил собаку в котлету, но не собирался делиться своими соображениями с Берни. Она любила эту блохастую тварь.
— Если там внизу Имульсия, здесь уже давно бурили бы вовсю, — заметил Маркус. Видимо, собака его мало интересовала.
Дом молчал. Даже Коул сегодня явно притих.
— Ну и что нам теперь делать? — заговорила Геттнер. — Шарль говорит, что настал момент, когда флот не должен выходить в море, иначе в экстренной ситуации мы не сможем добраться до материка.
Геттнер всегда слушала разговоры пассажиров, да и трудно было не слушать, когда все вынуждены включать рации, чтобы слышать и переговариваться в таком шуме. Но она редко вступала в разговор. Бэрду сложно было представить ее напуганной или нуждающейся в дружеской поддержке. Это несколько выбило его из колеи.
— Мы еще не скоро туда вернемся, — возразил Дом.
— Допустим, но кто-то же должен принять решение сейчас. Мы сжигаем горючее, как будто оно из крана течет.
— У нас недостаточно информации, чтобы принимать решение.
— Информации всегда недостаточно, но это еще ни разу не останавливало нас от весьма решительных поступков. Неужели у Прескотта духу не хватает?
— Хватало духу в последние пятнадцать лет, — негромко произнес Барбер. — По сравнению с тем, через что мы прошли, здесь просто рай земной.