Ужас глубин
Шрифт:
Все рассмеялись, и Хоффман поднялся, чтобы самому пожарить еще яичницу. Жизнь продолжалась. Люди оплачивали счета, получали письма. После шестидесяти лет сражений война стала чем-то нормальным, стабильным, предсказуемым, и все жители Сэры — и те, что были вовлечены в конфликт, и те, что изображали нейтральных наблюдателей, — построили вокруг нее свою новую реальность. Хоффман и сам не знал, что за этим скрыто — стойкость и умение переносить трудности или просто ограниченность и тупость.
И все равно ему хотелось сейчас оказаться на западной
Бирн практически забыл родину и уже привык считать своим домом Анвегад. У него была подружка из местных, переводчица, служившая в штабе. Она была симпатичной, типичная уроженка Кашкура — темные глаза, оливковая кожа. Сорая? Шерая? Хоффман забыл имя. Бирн был холостяком, и Хоффман не собирался вмешиваться в это дело. Черт побери, в уставе не было ни строчки насчет того, что солдатам запрещены отношения с местным населением.
Ведь, в конце концов, здесь больше нечего было делать, кроме как обслуживать батареи.
— Кто-нибудь хочет еще яичницы? — спросил Пад.
Поместье Фениксов, Академия восточной баррикады, Хасинто
Адам Феникс всегда старался собирать вещи в одиночестве, чтобы не расстраивать Элейн.
Нет, она прекрасно понимала, что он обязан уезжать; просто ему казалось, что ей невыносимо смотреть, как он готовится к отъезду. Она была не из тех, кто демонстрирует свои чувства, так что он не видел ни слез, ни сцен. Она просто напускала на себя отстраненный вид и очень медленно поворачивала голову, словно, вообразив себе самое худшее, отводила взгляд от ужасного зрелища.
А сейчас ему пришлось запереть дверь в спальню, потому что их сын был уже достаточно большим и понимал, куда уезжает папа, и расставание огорчало его. Маркусу скоро должно было исполниться пять. Он уже научился стучать в дверь и ждал после этого несколько секунд, но потом все равно отворял сам.
Пора Маркусу привыкать к расставаниям. Через несколько недель ему предстоит отправляться в школу, а это будет посерьезнее, чем смотреть, как отец снова собирается на фронт. Адам сложил последнюю пару носков, запихнул их в оставшееся свободное место и застегнул молнию. Упаковывать вещевой мешок — это целая наука. И он освоил ее в совершенстве. Он захватил с собой все необходимое, не взял ничего ненужного, нигде мешок не оттопыривался, и никакой предмет острым углом не впивался в спину.
В поведении Элейн был смысл. Это действительно походило на последнее прощание. Каждый раз.
Он отпер дверь и спустился по лестнице, скользя рукой по длинным отполированным перилам и чувствуя на себе пристальные взгляды нескольких поколений Фениксов, изображенных на портретах. Если кто-то думал, что Адам привык к этим портретам настолько, что уже не замечал их, то он ошибался. Слишком часто
«Наверное, стоит подарить их Национальной галерее Тируса. Отец уже не сможет мне помешать».
Адам переходил из комнаты в комнату в поисках Элейн. В огромном доме всегда было трудно найти друг друга. Звать жену по имени казалось ему вульгарным; он практически слышал голос отца, повторявшего, что только рабочие и клерки повышают голос и единственное место, где человеку позволено кричать, — это поле боя.
«Теперь это мой дом. Но отец все еще командует здесь, хотя его уже нет в живых».
Он нашел Элейн за рабочим столом; она что-то быстро писала. Она даже не подняла головы при его появлении:
— Еще пару минут, дорогой…
«А я-то, дурак, думал, что ее расстроит вид моего вещевого мешка…»
Адам так и не понял, была ли эта холодная отстраненность способом смириться с расставанием или жена действительно забывала об окружающем, когда работала. Она не любила отвлекаться.
— Где Маркус? — спросил он.
— В библиотеке.
— Ему четыре года. Сегодня прекрасный день. Почему он не играет в саду?
Элейн на миг перестала писать, взглянула на страницу, словно перечитывая последнюю строчку.
— Он не захотел. К тому же рабочие стригут газоны. Сейчас гулять опасно.
— Тогда я пойду попрощаюсь с ним, — сказал Адам. — Когда я снова вернусь, он уже будет учиться в школе, и… ты знаешь, говорят, что это сильно меняет детей.
— Хорошая мысль, — Элейн развернулась в кресле и взглянула на мужа с таким видом, словно только что заметила его. — А ты не собираешься спросить меня, чем таким важным я занимаюсь?
— А ты этого хочешь?
Она указала на экран компьютера, обвела пальцем контуры рентгеновского снимка:
— Это вам о чем-нибудь говорит, доктор Феникс?
Элейн занималась биологией развития. Адам гордился своими обширными знаниями, позволявшими ему разбираться в разных науках, но в вопросах морфологии она оставляла его далеко позади. Он пристально рассмотрел призрачные очертания. Это была конечность — вот и все, что он мог сказать. Задняя конечность. Он понял это по тому, как выглядели суставы, — ведь он был инженером и мог связать форму и функцию.
— Говорит, но немногое, докторФеникс. — У Элейн тоже была ученая степень. Адам склонился над ней и прикоснулся пальцем к экрану. — Это не человеческая нога, и мне кажется, что вот это— колено.
— Превосходно, дорогой. Ты в детстве читал «Ромили»? Помнишь чудовище у нее под кроватью?
— А, сказочки для девчонок…
— Не смейся, дорогой. Каким всегда изображали чудовище? Этой сказке сотни лет, но монстра до сих пор описывают так же — длинные клыки и шесть ног.