Ужас глубин

Трэвисс Карен

Все рассмеялись, и Хоффман поднялся, чтобы самому пожарить еще яичницу. Жизнь продолжалась. Люди оплачивали счета, получали письма. После шестидесяти лет сражений война стала чем-то нормальным, стабильным, предсказуемым, и все жители Сэры — и те, что были вовлечены в конфликт, и те, что изображали нейтральных наблюдателей, — построили вокруг нее свою новую реальность. Хоффман и сам не знал, что за этим скрыто — стойкость и умение переносить трудности или просто ограниченность и тупость.

И все равно ему хотелось сейчас оказаться на западной

границе. Сидение на заднице сводило его с ума. Он вернулся на свое место и вдруг заметил, что единственным, кто не получил писем из дому, был Сэм Бирн, сержант его взвода.

Бирн практически забыл родину и уже привык считать своим домом Анвегад. У него была подружка из местных, переводчица, служившая в штабе. Она была симпатичной, типичная уроженка Кашкура — темные глаза, оливковая кожа. Сорая? Шерая? Хоффман забыл имя. Бирн был холостяком, и Хоффман не собирался вмешиваться в это дело. Черт побери, в уставе не было ни строчки насчет того, что солдатам запрещены отношения с местным населением.

Ведь, в конце концов, здесь больше нечего было делать, кроме как обслуживать батареи.

— Кто-нибудь хочет еще яичницы? — спросил Пад.

Поместье Фениксов, Академия восточной баррикады, Хасинто

Адам Феникс всегда старался собирать вещи в одиночестве, чтобы не расстраивать Элейн.

Нет, она прекрасно понимала, что он обязан уезжать; просто ему казалось, что ей невыносимо смотреть, как он готовится к отъезду. Она была не из тех, кто демонстрирует свои чувства, так что он не видел ни слез, ни сцен. Она просто напускала на себя отстраненный вид и очень медленно поворачивала голову, словно, вообразив себе самое худшее, отводила взгляд от ужасного зрелища.

А сейчас ему пришлось запереть дверь в спальню, потому что их сын был уже достаточно большим и понимал, куда уезжает папа, и расставание огорчало его. Маркусу скоро должно было исполниться пять. Он уже научился стучать в дверь и ждал после этого несколько секунд, но потом все равно отворял сам.

Пора Маркусу привыкать к расставаниям. Через несколько недель ему предстоит отправляться в школу, а это будет посерьезнее, чем смотреть, как отец снова собирается на фронт. Адам сложил последнюю пару носков, запихнул их в оставшееся свободное место и застегнул молнию. Упаковывать вещевой мешок — это целая наука. И он освоил ее в совершенстве. Он захватил с собой все необходимое, не взял ничего ненужного, нигде мешок не оттопыривался, и никакой предмет острым углом не впивался в спину.

В поведении Элейн был смысл. Это действительно походило на последнее прощание. Каждый раз.

Он отпер дверь и спустился по лестнице, скользя рукой по длинным отполированным перилам и чувствуя на себе пристальные взгляды нескольких поколений Фениксов, изображенных на портретах. Если кто-то думал, что Адам привык к этим портретам настолько, что уже не замечал их, то он ошибался. Слишком часто

встречался ему этот непреклонный взгляд синих глаз. Адаму говорили, что у него тоже такой взгляд, но ему от этого было не легче. Портреты ожидали от него, что он будет вести себя как герой.

«Наверное, стоит подарить их Национальной галерее Тируса. Отец уже не сможет мне помешать».

Адам переходил из комнаты в комнату в поисках Элейн. В огромном доме всегда было трудно найти друг друга. Звать жену по имени казалось ему вульгарным; он практически слышал голос отца, повторявшего, что только рабочие и клерки повышают голос и единственное место, где человеку позволено кричать, — это поле боя.

«Теперь это мой дом. Но отец все еще командует здесь, хотя его уже нет в живых».

Он нашел Элейн за рабочим столом; она что-то быстро писала. Она даже не подняла головы при его появлении:

— Еще пару минут, дорогой…

«А я-то, дурак, думал, что ее расстроит вид моего вещевого мешка…»

Адам так и не понял, была ли эта холодная отстраненность способом смириться с расставанием или жена действительно забывала об окружающем, когда работала. Она не любила отвлекаться.

— Где Маркус? — спросил он.

— В библиотеке.

— Ему четыре года. Сегодня прекрасный день. Почему он не играет в саду?

Элейн на миг перестала писать, взглянула на страницу, словно перечитывая последнюю строчку.

— Он не захотел. К тому же рабочие стригут газоны. Сейчас гулять опасно.

— Тогда я пойду попрощаюсь с ним, — сказал Адам. — Когда я снова вернусь, он уже будет учиться в школе, и… ты знаешь, говорят, что это сильно меняет детей.

— Хорошая мысль, — Элейн развернулась в кресле и взглянула на мужа с таким видом, словно только что заметила его. — А ты не собираешься спросить меня, чем таким важным я занимаюсь?

— А ты этого хочешь?

Она указала на экран компьютера, обвела пальцем контуры рентгеновского снимка:

— Это вам о чем-нибудь говорит, доктор Феникс?

Элейн занималась биологией развития. Адам гордился своими обширными знаниями, позволявшими ему разбираться в разных науках, но в вопросах морфологии она оставляла его далеко позади. Он пристально рассмотрел призрачные очертания. Это была конечность — вот и все, что он мог сказать. Задняя конечность. Он понял это по тому, как выглядели суставы, — ведь он был инженером и мог связать форму и функцию.

— Говорит, но немногое, докторФеникс. — У Элейн тоже была ученая степень. Адам склонился над ней и прикоснулся пальцем к экрану. — Это не человеческая нога, и мне кажется, что вот это— колено.

— Превосходно, дорогой. Ты в детстве читал «Ромили»? Помнишь чудовище у нее под кроватью?

— А, сказочки для девчонок…

— Не смейся, дорогой. Каким всегда изображали чудовище? Этой сказке сотни лет, но монстра до сих пор описывают так же — длинные клыки и шесть ног.