Ужасные невинные

Платова Виктория Евгеньевна

Его больше не существует.

Или это меня больше не существует?

Несомненно только одно – водка за пазухой и заданный вопрос: «Это и есть Жиль Бенсимон»? Вопрос адресован мне, никого другого в радиусе нескольких метров нет, я по-прежнему тупо смотрю на босоножки (чересчур открытые, чересчур фривольные), я просто не в силах от них оторваться.

– …Эй?

Взглянуть на губы, которые выпустили в свет «эй» – две буквы, как две перекладины воздушного змея; вопросительный знак не что иное, как хвост, бьющийся на ветру, – взглянуть на губы я все еще не решаюсь. Если уж пальцы на ногах (и – кольцо, кольцо, кольцо!) повергли меня в такой трепет, тогда какими должны быть

губы?.. Стоит взглянуть на губы – и обязательно вляпаешься в лицо, со всей дури долбанешься о подбородок, переломаешь себе хребет о нос, увязнешь в глазах, как в гончарной глине; не-ет, ищите себе других дурачков, Жан-Луи вполне подойдет.

– …Вы немой?

Конфигурация воздушного змея усложняется, возможно, их уже два, свободно парящих; на выставку змеев меня затащил как-то шелудивый эротоман Пи, единственное, что я помню, – иероглифы на вощеной бумаге и рыбьи силуэты большинства конструкций – и что только делать рыбам в небе? Хайяо наверняка знает ответ и на этот вопрос. Хайяо, да! – убийца с дыроколом, разминающий сейчас чужие пятки, от одной только мысли, что крохотное кольцо с насечками может попасть в лапы улыбчивого азиатского тихушника, мне становится не по себе. К тому же у кольца есть подружка – цепочка, или скорее браслет, он обвивает щиколотку.

– …Значит, вы немой?

– Ваш. Исключительно ваш.

Так бездарно хохмить я не позволял себе ни с одной из своих цыпочек, и эта проклятая водка в штанах!.. У девушки прямые волосы до плеч и прямой нос, линия лба тоже прямая; представить ее ворующей CD-плейер с прилавка гораздо легче, чем представить ее в постели.

Заснешь и не проснешься, даже думать об этом не хочется.

– Удивительно, – голос девушки так же ровен, так же прям, как и волосы, я не нахожу в нем ни единого изъяна.

– Что именно?

– У вас разные глаза.

– Я в курсе.

– Это скорее недостаток, чем достоинство.

Еще один дополнительный пункт в длинном перечне моих недостатков погоды не сделает, так стоит ли париться по этому поводу? Совсем другое занимает меня, совсем другое – все равно как если бы девушка стояла на верхней ступеньке лестницы, а я – на нижней. Как если бы она была одета для лыжной прогулки, а мне и прикрыться было нечем, бритвенный станок и кусок мыла не в счет, – мы не на равных. Она видит мои глаза, ее же глаз я не вижу, они скрыты очками. И это не какие-нибудь легкомысленные солнцезащитные очки, в которых цыпочки обычно дефилируют по заплеванным набережным приморских городов, нет. Очки кажутся вросшими в кожу, ни одной щели, ни одного просвета, даже виски защищены.

– Я – Макс.

– Ни секунды в этом не сомневалась.

Губы. Мой инстинкт самосохранения был не так уж неправ, хотя до сих пор пользоваться им не приходилось. И не стоило мне смотреть на ее губы, если бы красота убивала – это выглядело бы именно так. Или почти так. Я все еще в растерянности, и Джан-Паоло бы мне не помог. Как классифицировать ее губы, куда их пришпилить? Отнести их к раковинам? к лепесткам роз? к скорпионьим хвостам? к змеям, запутавшимся друг в друге?.. Что, если и язык у девушки также по-змеиному раздвоен? Я вполне могу это допустить.

– Вы без спутников?

Дурацкий вопрос. Девушкам, подобным этой, спутники не нужны вовсе, кто бы ни оказался рядом с ними – Бэтмен, Робин или варан с Коморских островов, – он всегда будет в расфокусе, световое пятно по срезу кадра, не больше. Девушки, подобные этой, – большие доки по части перетягивания одеяла на себя, неважно, из чего это самое одеяло соткано – из личностных амбиций, карьерных устремлений или детского желания проехаться зайцем в метрополитене. Впрочем,

с метрополитеном я загнул. Метрополитен они ненавидят, если это, конечно, не «Метрополитен Опера». Но мелочная кража CD-плейера с прилавка при этом совсем не исключается.

– Так вы без спутников?

– Я их потеряла. – Опять ровный голос и никакого волнения, с тем же успехом можно было объявить о потере шпильки для волос.

– Может, поищем их вместе?

Со стороны это выглядит как банальное подбивание клиньев – и мои шансы равны нулю, в гробу она видела такого mr. stallion, крупом я не вышел, определенно. Но главная гнусность ситуации заключается в том, что я по-прежнему стою на нижней ступеньке лестницы, а она – на верхней.

Мы не на равных, в стеклянной витрине ее очков видно лишь мое собственное беспомощное отражение и ступеньки: нас разделяет по меньшей мере пролет, густо усеянный телами таких же жалких типов, как я. Всех тех, кому она отказала, даже не сняв очки. И ее губы – раковины, лепестки роз, скорпионьи хвосты, – слово «да» никогда не слетало с этих губ, зато «нет»… «Нет» засунуто за щеку подобно долгоиграющему леденцу. Который она посасывает с тех самых пор, как на ведущей к ней лестнице стали появляться жалкие типы, похожие на меня.

– Ваш галстук…

– А что с ним?

Опять чертов галстук, надо же! В любом случае вариантов может быть только два: либо он нравится девушке, либо она считает, что он больше подошел бы панде из сингапурского зоопарка. Но девушка выбирает третий вариант, такие девушки всегда выбирают что-то третье.

– Он в чем-то выпачкан.

– Неужели?

– Я думаю, это кровь. Вам нужно замыть пятно.

Быстрая улыбка – настолько быстрая, что мне удается уловить лишь тень; как будто кто-то, сидящий внутри девушки, молниеносно протыкает ее губы ножом и прячет нож за голенище – улыбка тотчас же зарастает. Так зарастают мочки ушей или место, бывшее когда-то культовым Вудстоком: плющ и шиповник в пустых глазницах Дженис Джоплин, сквозь их заросли не продерешься.

Шиповник, дикая роза – вот на что похожи ее губы! Только сунься – и пара-тройка царапин тебе обеспечена. Или того хуже – глубокий порез, кровь можно остановить лишь с помощью перекиси… кстати, девушка что-то говорила о крови.

Она надо мной издевается. Надо мной, галстуком душки-Брэндона и – опосредованно – над самим Брэндоном. Скосив глаза, я исследую поверхность галстучной ткани и не нахожу никакого пятна, она надо мной издевается, вот сучка! Правда, вне поля моего зрения остается узел. «Кристенсен», или как там его. Если предположить, что загажен именно он… Да нет же, черт возьми! Любые пятна исключены, я не проливал на себя коктейль «Проверь ширинку», Лора не стряхивала пепел со своего мундштука, г-жа Паникаровская не лобзала меня ярко накрашенными губами, а ее capungo не орошал струей из бензозаправочного пистолета. Любые пятна исключены.

– Замойте пятно, Макс.

Вот уж не думал, что она запомнит мое имя! И мне безразлично, куда она его сунет через минуту – в копилку, где валяются десятки других имен, вперемешку с неактуальными сейчас венгерскими форинтами и жетонами для игровых автоматов, или вовсе выбросит из головы. Мне безразлично.

Мне не безразлична она.

Я понимаю это, стоя перед писсуаром в сортире и тупо глядя на свое отражение в зеркале. Никакого пятна нет и в помине, хренов «кристенсен» чист. Такими же чистыми были помыслы бедолаги Брэндона перед посещением злополучного итальянского ресторанчика в Рино, меня самым скотским образом накололи. Опрокинули, развели, как дауна, впервые вломившегося в интернетовский sex-чат, малыш Пи может многое про это рассказать.