Ужин с соблазнителем
Шрифт:
— Я не смогла бы жить реальной жизнью. Мне кажется, никогда не смогу. Отец утверждает, что если жизнь и учит меня чему-то, то я усваиваю эту науку на два с минусом.
— Тогда, в июне, мне казалось, что Боб обнимает и целует меня, пятнадцатилетнюю. Это было такое счастье…
По щеке Сусанны скатилась микроскопическая слезинка. Это было похоже на кадр из фильма Романа Полански о приговоренных к повторной казни мертвецах. Я с трудом сдержала крик ужаса.
— Глеб привел в дом совсем юную девушку, — продолжала между тем Сусанна. — Он был влюблен в нее очертя голову. Собирался на ней жениться. Он учился в университете и у него совсем не было денег. Дело в
Я звонила Михаилу почти каждый день. Он уверял, что с Глебом все в порядке, но я догадалась по его голосу, что это не так. Еще я поняла, что Михаил сходит с ума от ревности.
Мы вернулись двадцатого августа. Тут начались эти события. Сотников тяжело переживал потерю власти и ушел в загул. Я знала, что в доме на Волге был настоящий вертеп, но меня это не трогало. У меня было предчувствие, что все закончится трагедией.
Михаил клянется, что он не виноват. Говорит, думал убить Сотникова в ту злополучную ночь, но его опередили. Глеб постригся в монахи в день похорон отца. Он сказал мне, что это его вина и что он до конца своих дней будет замаливать грехи. Но я думаю, что это сделал не он. Хотя он сам сказал, что был в доме в ночь убийства. Нет, Глеб не смог бы это сделать — у него попросту не хватило бы хладнокровия. Кто же тогда?..
Я вспомнила случайно подслушанный разговор Глеба с отцом Афанасием. Уже тогда мне показались странными взаимоотношения, связывающие этих людей. Теперь же я кое-что сообразила. Я понимала, что мой вывод мог показаться скоропалительным, он, наверное, таким и был, но я все-таки поделилась своими соображениями с Сусанной.
— Отец Афанасий сказал, что если Глеб его бросит, он не сможет нести дальше свой крест. Возможно, это он убил вашего мужа и его подружку.
— Это было бы слишком просто, моя дорогая. Спасибо, что ты пытаешься облегчить мои страдания. — Ее лицо сморщилось в устрашающе-жалкой улыбке. — Афанасий цепляется за Глеба как за спасительную соломинку. Думаю, он много нагрешил в прошлом. Он сказал как-то, что для того, чтоб искупить все былые грехи, ему нужно прожить как минимум сто лет. Да и у Афанасия не было никаких оснований убивать Сотникова.
Мне было нечего возразить Сусанне. Я задремала в кресле — я совсем почти не спала предыдущую ночь. Вернее, делала все возможное, чтобы не заснуть. Потому что вот уже несколько ночей меня преследовал все один и тот же сон.
… Я видела себя, спускающуюся по лестнице к Волге. Я была голая, если не считать прозрачного красного шарфа, который я завязала узлом на бедрах. Его концы внезапно подхватил ветер, швырнул мне в лицо, и я на какое-то мгновение увидела весь мир в кроваво-красном цвете. Тут сзади раздался грохот. Я обернулась. Огромный камень катился на меня с вершины горы. Я совсем не испугалась, но грохот был невыносимым. Я зажала уши ладонями, припала к земле. Раньше я всегда просыпалась в этот момент вся в липком холодном поту. На этот раз не проснулась. Я видела, как камень подпрыгнул
Когда я открыла глаза, возле кровати Сусанны толпились люди в белых халатах. По их суетливым движениям я поняла, что все кончено.
— Я не приму ее подарка. Никогда. — Я упрямо мотала головой. — Зачем она это сделала?
Я рыдала на мамином плече. Я была безутешна в своем горе. Дело в том, что я вдруг почувствовала себя гнуснейшей из мерзавок. Хоть мне всегда было наплевать на мнение окружающих, я страшно страдала от того, что подумает обо мне Нонка. Более того, я вдруг сама поверила на какой-то момент в то, что ездила к Сусанне в клинику из корыстных целей.
— Она полюбила тебя по-настоящему, Мурзилка. Эта женщина хотела отблагодарить тебя за то, что ты возвратила ей сына.
Как всегда, моя мама мыслила слишком правильно. Вероятно, это было ее оружие против реальности, с которой моя мамочка тоже на «вы», хоть и не хочет в этом признаваться.
— Я погубила его. Если бы не я…
Я не умела пользоваться маминым оружием.
— Успокойся, моя родная. Ты ни в чем не виновата. За нас все расписано заранее. Быть может, несколько миллионов лет назад.
— С этим трудно согласиться, мама. Тем более, мне с детства внушали, что каждый человек хозяин своей судьбы. Я не хочу, чтобы Глеб думал обо мне плохо.
— Какая тебе разница, Мурзик? Этот Глеб темный невежественный человек.
— Мы с ним очень похожи, мама.
— Глупости. Я всегда гордилась тем, что моя единственная дочь лишена предрассудков и пережитков прошлого. В Бога нынче верят только нищие и «новые русские».
— Ты не права, мама. Когда-нибудь ты поймешь, что была неправа.
— Согласна, но скажи мне, пожалуйста, какое это имеет отношение к тебе? Насколько мне известно, ты едва знакома с этим Глебом.
Я не могла ответить на этот вопрос. Я лишь плакала обреченно и горько на ее теплом мягком плече.
— Ладно, давай не будем принимать скоропалительных решений. — Мама нежно промокнула душистым батистовым платочком мои разъеденные горькими слезами щеки. — Давай съездим туда вдвоем — ты и я. Поговорим с адвокатом. В конце концов ты можешь продать дом и поделиться с Глебом деньгами.
— Нет. Это его дом. Как ты не можешь этого понять?
— Успокойся. Я все понимаю. Но нам так или иначе придется съездить туда. Хотя бы для того, что сообщить Глебу о твоем решении отдать ему дом. И с этим не стоит тянуть, верно? Предлагаю вылететь завтра утром. Игорь отвезет нас в аэропорт. Может, позвоним этому Михаилу, чтоб он нас встретил? Я где-то записала его телефон.
Мама хозяйским тоном отдавала распоряжения Михаилу, который за те полгода, что мы не виделись, превратился в дремучего деда.
— Нужно немедленно снять с потолка зеркало, — сказала она, распахнув дверь в спальню. — Это так провинциально и пошло. Совсем как в третьесортном борделе.
— Здесь и был бордель, — буркнул Михаил.
Мама пропустила его замечание мимо ушей.
— А здесь нужно отциклевать паркет. Откуда на полу эти жуткие пятна? Краску разлили, что ли?
— Здесь была мастерская Боба, — сказала я, угнетенная маминой бестактностью.
— Что ж, сделаем из этой комнаты музей?
— Хозяйка не велела ничего здесь трогать, — сказал Михаил, поправляя холст, которым была накрыта «Девушка на утесе», вернее, то, что когда-то было ею.