Узник «Черной Луны»
Шрифт:
– Фокусник!
– Ничего, – прорычал краснорожий, – попадет к Федулу, вот там покажут фокусы…
Федул… Я сразу вспомнил это имя, гнусаво прозвучавшее в эфире. Так, выходит, охрана президента сдала меня или же Хоменко? Или же оба? Чем же я им так насолил?
Сколько мы ехали – наверное, около часа. Окон в фургоне не было, кроме небольшой форточки, в которую врывался воздух, выветривал клубы сигаретного дыма. Наконец машина остановилась, посигналила, потом снова проехала несколько метров.
Дверь открыли.
– Вылазь, – сказали мне.
Я огляделся. Очутился во дворе за глухими бетонными
– А тут вообще – кормят? – кашлянув, спросил я не из-за чувства голода, а чтобы как-то законтачиться с коллективом.
– Дождешься, – пробурчало в полумраке.
– Ты что – сюда жрать пришел? – отозвался еще один.
– Я не пришел – меня привели, – попытался я поддержать разговор.
– Вот и сиди.
Да, это не сизо. Там отношения более семейные. Так и называются: семьи, по три-четыре человека, вместе питаются, «дачки» делят, «куреху», общаются… А тут – дрянь компания, хоть бы одна сволочь слово человеческое высказала. Мелкая шушера, мародеры.
«Зачерствею здесь, как тюремная горбуха», – подумал я. Решил улечься и ни о чем не думать. Все – гнусно. Я тосковал и старался не вспоминать, как глупо и дешево попался. Потомок декабристов закончил свой путь в вонючем молдавском околотке. Соблюдая при этом исконную семейную традицию…
В этот вечер я, наверное, и окочурился бы от огорчения: уж слишком беспощадно и жестоко трепала меня судьба в последние дни, сплошная череда фатального невезения. Крах. «Вскрытие вен покойного доказало, что умер он от потери крови».
На мое счастье – увы, я еще не знал, как и чем оно обернется, – завизжала дверь, кто сидел – отличит этот звук от тысячи других (хотя у каждой двери свой характер). В проеме стоял охранник – пожилой дядя в милицейской форме союзного образца и при старшинских погонах.
– Врачи есть? – спросил он.
Камера не отреагировала.
– Врач не врач, а за фельдшера сработать могу, – сказал я и не соврал – война, спасибо, научила.
– Пошли за мной! Руки за спину.
Я с удовольствием покинул мародеров, потому что догадывался: рано или поздно – все равно пришлось бы их метелить.
– Там у одного кровь идет горлом – посмотришь.
Я в нерешительности остановился: дело серьезное, тут в лазарет класть.
– Чего встал? – рыкнул старшина.
Но возвращаться уже не хотелось.
Он открыл камеру. На нарах лицом вниз лежал человек. Изо рта на нары, пол натекла лужица крови.
– Откантовали бедолагу, – вздохнул за моей спиной старшина. –
«Гроб!» – хотелось сказать мне со злостью. Жалостливый нашелся!
Я подошел к лежащему и еле сдавил крик. В бесчувственном, изуродованном побоями человеке я узнал Скокова. Ошибиться было нельзя: черные волосы, брови вразлет, сейчас разбитые и окровавленные, те же усы, глаза. Только лицо – изможденное и постаревшее; перевернул его на спину – он был в обмороке. Я бросился к двери, стал барабанить. Заглянул старшина.
– Ну чего, как он?
– Надо хотя бы полотенце, нашатырный спирт, одеяло. Чаю горячего…
– Сейчас принесу.
И он действительно принес все, что я просил, и даже сказал, что чай тоже будет.
– Его надо срочно в больницу, – сказал я.
– Ох и не знаю, парень, не знаю. – Старик покачал головой и ушел.
Я стал приводить Скокова в чувство: обтер мокрым полотенцем лицо, сунул в нос нашатырный спирт. Наконец он открыл глаза, мутно посмотрел на меня и простонал. Потом он снова закрыл глаза, пошевельнул одной рукой, потом другой, опять застонал. Я расстегнул его куртку – обычную, полевую, с выдранными звездочками на погонах – остались темные пятнышки: капитаном стал, мелькнула никчемная мысль. Над телом основательно поработали: синяки, кровоподтеки сделали его рябым. Открытых ран не было, но что творилось внутри, какие органы ему отбили, определить, конечно, было трудно. Я укрыл его одеялом, положил под голову свою куртку.
– Валера, ты меня слышишь?
Он вздрогнул и открыл глаза, несколько мгновений, не понимая, смотрел на меня, придушенно-хрипло произнес:
– Раевский? Ты… почему… здесь?
– Посадили.
Валера попытался сесть, я придержал его:
– Лежи, не вставай.
– Ты на кого работаешь, сука? – Он воспаленно посмотрел на меня.
– Сдурел, бредишь, что ли? – У меня и злости не было, я даже не удивился вопросу: в таком состоянии можно говорить все, что угодно. – Пошел в засаду – и сам нарвался, навалились, скрутили, по башке дали. – Я потер шишку, как бы предъявляя доказательство.
– Если б ты раньше приехал… – с трудом разлепил он разбитый рот и порывисто вздохнул. – Дышать больно.
Мне захотелось обнять его, ведь встретились, с Афгана не виделись… Но я лишь погладил его по жестким, давно не мытым волосам.
– Вот где встретиться пришлось…
– Ну, рассказывай, – тихо произнес Скоков и прикрыл глаза.
Я начал с того, как получил письмо от Петра Свиридова, как повстречался с Корытовым, попал к Хоменко, как он меня чуть не расстрелял. Валера лежал с закрытыми глазами, мне показалось, что он снова впал в забытье, но он подал голос:
– Ты повторил мой путь. Очень похоже…
Грюкнул засов, отворилась дверь. Мы смолкли. Вошел старик-охранник, в руках он держал чайник и две кружки.
– Вот держи, – протянул он и несколько кусков сахару. – Ну, как он?
– Еще не сдох, – тихо ответил Скоков.
Охранник потоптался, ничего не сказал и вышел, заперев дверь.
Я стал рассказывать про задание, одновременно разливая по кружкам чай, про вражду Хоменко и охранника президента. Скоков время от времени по ходу моего рассказа согласно или удовлетворенно кивал, как будто ему очень нравилась вся эта моя дурацкая история.