Узник «Черной Луны»
Шрифт:
– Отстань, Петро, надоел… – пробурчал тот.
– А что, эти полицейские так и торчат за стенами? – спросил я.
– Да, сидят там, носа не кажут. Мы их не трогаем, родственников же пускаем. Пусть пока живут…
Так за Петиным трепом мы и доехали до штаба батальона – небольшого двухэтажного здания. Первая машина уже стояла с распахнутыми настежь дверцами. Хозяин, видно, был в штабе. Минут через пять из дверей появился крепыш и коротко бросил:
– К комбату!
Мы прошли по коридору, остановились перед обитой черной шкурой дверью. Таблички не было. Рядом скучал автоматчик.
Хоменко
– Э-э… прошмандовка…Седлай ей третью степень… Кончай, это не то… Дурь, говорю. Твоя, конечно… его тоже кастрируем… – Он вздохнул и уже нетерпеливо начал стучать серебристой ручкой по хрустальной пепельнице, доверху набитой разноцветными бычками, папиросами. Виднелись даже окурки с губной помадой. – Значит, будет так… – Он заговорил жестко и нетерпеливо: – Пойдешь и заберешь от моего имени. Все будет только по счету. Все будут платить и никуда не денутся… Все, я сказал.
Из всей этой белиберды я, конечно, ни черта не понял. Я внимательней рассмотрел лицо моего нового командира, его маленькие заплывшие глазки, которые следили сейчас за мухой, ползавшей по периметру пепельницы. Может, эти движения насекомого помогали хозяину кабинета сосредоточиться или, более того, разработать какой-то ему одному ведомый план. Он снял свою шапку; рыжих волос осталось совсем мало: розовую проплешину прикрывали лишь чахлые остатки.
Во время разговора комбат постоянно подпрыгивал, ерзал, потряхивал трубкой, будто хотел взбодрить или взнуздать собеседника. Не много я видел людей с такой энергией и к ним отношусь с симпатией, потому что ненавижу сытых и соплевидных – с заторможенным восприятием окружающего пространства. Но было в комбате и что-то настораживающее, я никак не мог понять, что именно…
Муха, наползавшись по пепельнице, продолжала путешествие по столу и наконец свалилась на пол. Это была не совсем обычная муха – у нее оторвали крылышки. Она была антиподом Хоменко, это я понял сразу. И не только потому, что ее лишили возможности летать. Заурядное аморфное насекомое, которое держали, чтобы для каждого новичка оно представлялось символом лености, тупости, убожества и неотвратимости наказания… Вот такое, извините, дерьмо лезло мне в голову, пока я слушал про кастрации и платежи по счетам. Ваня тоже внимательно слушал и даже неожиданно для себя принял стойку «смирно», наверное, генетически привитую во время срочной службы под моим началом. Он слушал, без сомнения, с надеждой ожидая разрешительную и поощрительную команду «вольно». Однако ее не последовало.
Комбат положил трубку и уперся взглядом в наши бесцветные фигуры, видно, пытаясь понять, какого рожна эти типы приперлись в его любимую независимую республику… Но спросил о другом:
– Жрали когда в последний раз?
– Вчера, – сказал я.
Ваня посмотрел на меня с сомнением.
– Ладно, покормят вас, не тоскуйте! В общем, лясы точить некогда. Мои заместители все разъяснят. Подчиняться должны беспрекословно. За дезертирство – расстрел на месте. Не задавать лишних вопросов. О денежном вознаграждении поговорим позже… С оружием, надеюсь, знакомы, погранцы-молодцы?
– Приходилось, –
– В Афгане когда воевали?
– С восемьдесят шестого по март восемьдесят девятого, – как бы между прочим назвал я месяц.
– По март? – переспросил Хоменко.
– Да, когда 40-я армия вышла, мы еще были в Афганистане. Последними покидали Афган пограничники.
– Ну-ну, а ты, – ткнул подполковник пальцем в грудь Корытову.
– Полтора года воевал под командованием старшего лейтенанта Раевского, – кивнул Ваня в мою сторону.
– Хорошо. Сейчас получите обмундирование, обед и к вечеру – в Дубоссары. Посмотрим вас в деле. Будешь, старлей, пока в рядовых. А там видно будет, может, и людей дадим.
– Я не настаиваю, – заметил я.
– А я и спрашивать не буду. Прикажу – и будешь командовать. Ясно?
Я неопределенно кивнул.
Вечером, экипированные в полевую, уже бывшую в употреблении форму, с непривычными для нас автоматами с деревянными прикладами (в Афгане у нас были «акаэсы» – со скидывающимися прикладами), мы на «бэтээрах» приехали в Дубоссары. Комбат остался в Бендерах. И мы с Ваней молчаливо согласились, что это к лучшему. Форменка Корытову была явно мала, пришлось ему закатать рукава, штаны – в обтяжку, того и гляди треснут. Вид он сразу приобрел бывалый и вместе с тем блатной.
Я сказал:
– Ты похож на одесского жулика, который дезертировал из армии.
– А вы, товарищ старший лейтенант, без своих звездочек напоминаете офицера из штрафного батальона.
– Спасибо, бывший подчиненный. Как только Хоменко даст мне хотя бы отделение, я заставлю тебя вычистить все сортиры в радиусе пяти километров.
Ване это не понравилось, и он дипломатично сменил тему разговора:
– Владимир Иванович, а почему вы не спросили у Хоменко про Скокова?
– Потом. Не было подходящей минуты.
Мы остановились у здания горисполкома, старший бронетранспортера, пожилой капитан, спрыгнул, скрылся в дверях. Через минут десять он появился, залез на броню, и мы двинулись вновь. Еще через некоторое время мы добрались до позиций. Они находились у Дубоссарской ГЭС. Капитан сказал, что здесь, на этом участке, линия фронта проходит всего в семидесяти метрах от позиций волонтеров.
– Давайте быстро к зданию, – приказал он.
Там, за деревьями, блеснул Днестр. Мы подошли к дому. По всему, здесь было небольшое учебное заведение. Так и оказалось: профтехучилище. На пороге сидели бойцы и смалили. В центре, напротив входа, восседал огромный рыжеусый мужик лет сорока.
– А кого это ты ведешь, Степа? – громогласно спросил он, грозно вытаращившись на нас.
– Пополнение.
– О, это гарно, сейчас идем в атаку, хлопцы. Вон там ящик в углу, берите по пятнадцать…
– По двадцать, батька, – подал голос хлипкий юнец с автоматом, небрежно развалившийся на ступеньках.
– Цыц, Юрка! По пятнадцать гранат. Будем прорывать оборону.
– А может, и в психическую придется идти, – опять вякнул юный, щипнув волосок на губе.
Меня чуть не стошнило от этой щенячьей наглости. Я подошел ближе, сказал «добрый вечер» и остановился как раз перед пацаном.