В Афганистане, в «Черном тюльпане»
Шрифт:
Матиевский горько усмехнулся:
— Дешево же ценят нашу кровь! Может, потому и льется так щедро солдатская кровушка в Афганистане, что она обходится государству семь рублей в месяц. Нам платят идеями. Только эти идеи о равенстве и братстве трещат по швам, когда сидишь среди четырех сотен больных солдат в одной палатке, а в другой палатке раскинулись, как младенцы, эти кормильцы идеями…
Матиевский вытер с лица липкую испарину:
— Вот зато когда об Афганистане начнут говорить и писать, окажется, что все, от солдата и до маршала, гнили в одних окопах и ели одинаково черствый солдатский хлеб.
Помрачневший Шульгин молчал.
— А что будет с нами, когда мы вернемся домой? — Матиевский нахмурил брови. — Мы ведь и не воевали, согласно заявлениям в газетах. Первым «афганцам» в Союзе вообще запрещали носить боевые ордена. Ордена прятали в кошельках вместе с мелочью. Нашим женам и матерям до сих пор запрещают говорить, где мы находимся. Наших товарищей хоронят тайно и безгласно. Нас всех призывают к молчанию, и пытаются забыть о нас немедленно, будто нас нет.
Андрей затряс головой:
— Правительство не может о нас забыть. Я уверен, будет постановление, и нас признают участниками боевых действий, окажут помощь всем, дадут льготы, как ветеранам…
— Только не при этом строе, — Матиевский сощурил глаза.
Шульгин вздрогнул.
Матиевский смотрел на него колючим взглядом.
— Сразу видно, что вы, товарищ лейтенант, политический работник. Вы будете упираться до последнего, но надеяться и верить в какое-то благополучие. Очень трудно снять розовые очки. Но мы уже не мальчики. И эта необъявленная война на многое раскрывает глаза.
Матиевский пожал плечами.
— Льготы нам, возможно, дадут. Но, скорее всего, они будут такими же, как и эта палатка.
Матиевский неожиданно улыбнулся:
— Хотите, анекдот расскажу?
Шульгин молча смотрел в глубину палатки.
Матиевский наклонил белобрысую голову, прищурил глаза.
— Зашел «афганец» в парикмахерскую. Стригут его. Парикмахер задает вопрос: «Как там дела, в Афганистане?» «Афганец» отвечает: «Ничего… Стабилизируются». Брадобрей через пять минут тот же вопрос: «Как там дела, в Афганистане?» «Афганец» опять отвечает: «Стабилизируются». Цирюльник, будто глухой, через минуту тот же вопрос. «Афганец» так же: «Стабилизируются». Постриг этот мастер «афганца». Тот спрашивает: «А почему вы мне задавали один и тот же вопрос?» Цирюльник отвечает: «Вы знаете, когда вы говорили, что там, в Афганистане, все стабилизируется — у вас волосы дыбом вставали. Просто так легче было их стричь».
Кто-то над ухом Матиевского коротко хохотнул.
Богунов, откинув голову, показал крупные зубы:
— Ну, заснуть невозможно от твоего трепа, Серега. Большим политиком станешь, депутатом каким-нибудь, — Богунов зевнул, — а вообще, пора уже просто набить всем морды… Всем этим идейным и грамотным… вождям нашим…
И Богунов опять уткнулся носом в колени.
Шульгин выбрался из солдатской палатки и долго еще бродил вокруг под начавшимся дождем по раскисшей весенней земле. Проверял выставленные посты. Слова Матиевского не выходили из головы. Горели огнем щеки.
Из солдатской
Смутная тень метнулась от солдатской палатки. Согнутая фигурка поспешно нырнула в офицерскую палатку, и тут же раздался бесцеремонно громкий раздраженный голос. Андрей зашел в офицерскую палатку, и, как и предполагал, столкнулся с начальником политотдела.
— Шульгин, — засвистел угрожающе низкий сиплый голос, — до каких пор это будет продолжаться?
— Что случилось? — Андрей спросил спокойно и равнодушно.
— Солдаты нарушают все пожарные инструкции. Безобразие. Каждый второй курит там, в палатке, — начальник политотдела возмущенно размахивал руками, сжимая в ладонях увесистый темный предмет.
— Люди распоясаны, разболтаны до предела. Они неуправляемы. Я потребовал прекратить курение… — голос начальника политотдела оборвался.
— Я потребовал, и вот… В меня швырнули сапогом, — подполковник Замятин сунул Андрею в руки грязный кирзовый сапог.
— Я уже не говорю, что меня освистали… Грубо обложили матом… Это неуправляемое стадо скотов, а не солдаты.
Начальника политотдела трясло от негодования.
Плечи выплясывали крупной дрожью.
— Я приказываю, лейтенант Шульгин, тщательно разобраться, найти виновных и немедленно доложить мне. Кстати, на сапоге может быть написана фамилия, — он брезгливо посмотрел на грязную кирзу.
Андрей равнодушно пожал плечами:
— Солдаты курят в палатке потому, что физически не могут из нее выйти. Вы сами пробовали, товарищ подполковник, сделать внутри палатки хоть один шаг? Это невозможное дело. Да и курить вне палатки — значит, получить пулю в лоб. Для опытного снайпера пустить пулю на огонек сигареты — секундное дело. Более-менее военному человеку это должно быть понятно.
Шульгин опустил голову.
— Я тоже был недавно в солдатской палатке. Но я увидел и понял там совершенно другое…
— Товарищ лейтенант, вы, я вижу, не понимаете всей серьезности момента. Политическому работнику нанесли оскорбление действием. Вы понимаете, что это такое?
— Понимаю, — Андрей устало вздохнул, — это террористическая акция против ответственного работника советской власти…
— Что-о?..
— Да так… Вспоминается терминология сталинского времени…
— Что это вы несете?.. Вы отдаете себе отчет? Вы что, сошли с ума, лейтенант Шульгин!
— Возможно, — Андрей пожал плечами. — Очень даже возможно… Я стал бы вторым сшедшим с ума на этой операции…
Внутри сапога на матерчатом ушке, действительно, расплывалась фамилия. Андрей высветил ее спичкой — Богунов. Усмехнулся, подумал про себя: «Кажется, этот парень уже начал бить морды вождям… Слово с делом не расходятся…».
Шульгин передал через солдат сапог владельцу. Задумался…
Сколько таких ребят с обнаженными нервами скоро окажутся в Союзе. Здесь они в соломенном пучке рядом друг с другом. А там воины-одиночки начнут новую беспощадную и уже неравную для них войну. И, кто знает, какая война для них окажется труднее.