В битве с исходом сомнительным
Шрифт:
– Угу, понимаю тебя, – кивнул Лондон.
– Ребята тогда полезут в драку, – продолжал Мак. – Внутри у них закипит обида, и им захочется, чтобы порох вспыхнул. У «бдительных» не так много здравого смысла. Надеюсь, с них завтра станется заварить кашу.
Бертон устало поднялся со своего ящика, подошел к Маку, тронул за плечо.
– В тебе, Мак, – заметил он, – самым причудливым образом совмещаются жестокость с бабьей сентиментальностью, зоркость и ясность взгляда с прекраснодушными «розовыми очками», через которые ты смотришь на мир. Не понимаю, как в тебе может сочетаться
– Чушь собачья, – огрызнулся Мак.
Доктор зевнул.
– Ладно, – сказал он. – Оставим это. Я иду спать. Вы знаете, где меня найти, если понадоблюсь, но хорошо бы я не понадобился.
Мак быстро взглянул вверх. На полотнище палатки падали ленивые, тяжелые капли. Одна, вторая, третья – и капли застучали, забарабанили. Мак вздохнул.
– Я думал, пронесет. А теперь к утру ребята будут мокрые как мыши. И храбрости у них будет не больше, чем у морских свинок.
– И все-таки я отправлюсь спать, – повторил доктор и вышел, опустив за собой складку полотна над входом.
Мак тяжело опустился на гроб. Барабанная дробь капель ускорилась. Снаружи люди перекликались, и шум дождя заглушал голоса.
– На весь лагерь небось ни одной палатки не найдется, чтоб не протекала – сказал Мак. – Господи, почему всякий раз, как только представится шанс, обязательно что-нибудь помешает и все лопается! Почему нам вечно по шее достается – только так и не иначе!
Джим робко присел на ящик рядом с ним.
– Пусть это тебя не тревожит, Мак. Бывает, чем горше судьба бьет человека, тем яростнее он сражается. Вот и со мной так было, Мак, когда мать моя помирала и уже говорить не могла. Так горько мне стало, таким несчастным я себя вдруг почувствовал, что готов был на все. Так что не тревожься понапрасну.
– Опять ты ко мне цепляешься! – напустился на него Мак. – Будешь тыкать мне в глаза мои недостатки – ей-богу, разозлюсь! Ляг-ка лучше на девчонкин тюфяк. У тебя рука раненая. Разболелась, поди.
– Жжет немного, а так ничего.
– Ну, ложись вот здесь и постарайся заснуть.
Джим начал было протестовать, но потом побрел к тюфяку и растянулся на нем. Рана пульсировала, отдаваясь болью по всему плечу и груди. Он слышал, как все сильнее барабанят капли, пока дождь не стал хлестать палатку как розгой. Влага проникала внутрь, и было слышно, как в центре, там, где палатка протекала, крупные капли с тяжелым стуком падают на крышку гроба.
Мак, обхватив голову руками, все еще сидел возле гроба, а настороженный, как у рыси, взгляд Лондона неотступно был устремлен на лампу. Лагерь вновь затих, и с безветренного неба все лил и лил дождь. Час проходил за часом. Свет висевшей на шесте лампы постепенно тускнел, огонек сникал, прижимаясь к фитилю, потом пламя вспыхнуло в последний раз и погасло.
Глава 12
Проснулся Джим словно в тюремном карцере. Половина тела была скована болью и онемела. Открыв глаза, он обвел взглядом палатку. Занимался тусклый и вялый серый рассвет. Гроб стоял на прежнем месте, но Мака и Лондона в палатке не было. Доносились, видимо, разбудившие его звуки – стук молотков по дереву. Полежав немного спокойно
Складка над входом приподнялась, и появился Мак. Его синяя джинсовая куртка была мокрой и блестела.
– Привет, Джим! Поспал немного, да? Как рука?
– Неплохо. Дождь все еще льет?
– Моросит, собака. Сейчас док к тебе заглянет, хочет плечо твое проверить. Господи, какая же слякоть! Как только парни взад-вперед ходить начнут, земля в кашу превратится.
– Что это там за стуки?
– Так помост строим для Джоя. Даже флаг старый откопали – накрыть тело.
В руках у Мака был небольшой замусоленный сверток. Развернув материю, он аккуратно закамуфлировал крышку гроба выцветшим, в пятнах, американским флагом.
– Нет! – сказал он. – Так плохо. С левой стороны надо положить, чтобы под грудь.
– Грязный флаг-то, – заметил Джим.
– Знаю. Но роль свою он сыграет. Док должен быть с минуты на минуту.
– Я голодный как черт, – сказал Джим.
– Думаешь, ты один? На завтрак хлопья овсяные будут – без молока, без сахара, просто хлопья, и все.
– По мне, так и хлопья сгодятся. Ты вроде приободрился утром, да, Мак?
– Я? Ну, парни, похоже, не так из колеи выбиты, как я думал, будут. Женщины, те недовольны, скандалят, а парни – ничего, учитывая ситуацию, держатся даже неплохо.
В палатку торопливо протиснулся Бертон.
– Как рука, Джим?
– Дает о себе знать.
– Сядь-ка вот здесь. Я тебе бинт сменю.
Джим сел на ящик и приготовился терпеть боль, но доктор действовал ловко – снял старый бинт и делал перевязку, не причиняя ему боли.
– Старый Дэн волнуется, – рассказывал он. – Боится, что его на похороны не возьмут. Забастовка, говорит, началась с него, а теперь все о нем забыли.
– Как думаешь, док, может, мы его на грузовике отвезем? – спросил Мак. – Если получится, это будет шикарный рекламный ход.
– Отвезти-то, конечно, можно. Только больно ему будет зверски. И вообще шок может быть. Он же старый. Спокойно, Джим. Я почти закончил. Нет, я скажу тебе, как надо сделать. Мы пообещаем, что он поедет с нами, а когда начнем поднимать, старик сам взмолится, чтобы его оставили. Его гордость мучает. Он думает, что Джой перебежал ему дорогу к славе. – Док похлопал по перебинтованной руке. – Ну вот, теперь готово, Джим. Так лучше?
Джим опасливо двинул плечом.
– Лучше. Да, конечно. Гораздо лучше.
– Почему бы тебе не сходить навестить старика, Джим? Он же твой приятель.
– Думаю, я так и сделаю.
– Он не совсем в себе, Джим, – предупредил Бертон. – Вся эта встряска ему не на пользу пошла – на голове сказывается.
– Я поговорю с ним, поддержу, успокою, – заверил Джим, вставая. – А рука-то теперь и правда лучше!
– Пойдем, хлебанем хлопьев, – предложил Мак. – Надо правильно начало похорон рассчитать, если сможем, чтобы к двенадцати часам и движение в городе перекрыто было.