В битве с исходом сомнительным
Шрифт:
– Я и забыл о ней.
– Чудно. Старайся ее не застудить. Если не побережешься, могут быть большие неприятности. Парни туалеты совсем запустили, грязь там жуткая и дезинфицирующий раствор закончился. Необходимо достать карболки, хоть что-нибудь достать…
Он поспешил прочь, что-то бормоча себе под нос.
Джим огляделся, ища, с кем бы ему поговорить. Те, кого он видел, торопливо перебегали под моросящим дождем из палатки в палатку. Грязь в проходах скопилась непролазная – черная, густая.
Тусклый свет освещал группу мужчин на одеялах. Разговор при его появлении оборвался. Мужчины, подняв на него глаза, глядели выжидающе. Сунув руку в карман, Джим вытащил оттуда кисет с табаком, который передал ему Мак.
– Привет, – поздоровался Джим. Мужчины по-прежнему молчали и ждали. – У меня рука болит, – продолжал Джим, – кто-нибудь, сверните мне самокрутку!
Передний из мужчин протянул руку за кисетом и ловко свернул самокрутку. Джим взял ее и, помахав кисетом, показал его остальным.
– Пустите по кругу. Понятное дело, табака в лагере негусто.
Кисет переходил из рук в руки. Плотный маленький мужчина с бородкой сказал:
– Присаживайся, паренек. Вот сюда садись, на мою постель. Уж не тот ли ты парень, которого подстрелили вчера?
Джим засмеялся.
– Да, я из той компании. Но не тот, который мертвый, а тот, который увернулся.
В ответ раздался одобрительный смех. Мужчина с худым скуластым лицом прервал общее веселье вопросом:
– Зачем они того, маленького, сегодня хоронят?
– А почему бы и нет?
– Да телу-то три дня полежать полагается.
Плотный выдул струйку дыма.
– Коли умер, так уж умер.
– А если не умер, – хмуро возразил худощавый. – Если просто спит он сном таким особым? Вдруг его похоронят, а он живой? По мне, так три дня выждать надо, как со всяким мертвяком делать положено.
Ему ответил звучный насмешливый голос. Высокий мужчина с белым гладким лбом сказал:
– Нет, вовсе он не спит. На этот счет можешь быть спокоен. Если бы ты был знаком с работой гробовщиков, то не сомневался бы, что никакой это у него не «особый сон».
– Но может же быть такое, – упорствовал худощавый. – Почему бы все же не проверить?
– Ну, если он способен спать после того, как в вены ему вкатили бальзамирующей жидкости, – саркастически заметил белолобый, – значит, он чемпион мира по спанью!
– А гробовщики этим занимаются?
– А как же! Я знал одного парня, который в похоронном бюро работал. Он такое мне рассказывал – не поверишь!
– Я такие вещи и слушать не желаю, – поморщился худощавый. – Не к добру этот наш разговор.
– А кто тот маленький был-то? – спросил плотный. – Я только и видел, что он вроде со скэбами приехал, а потом
Джим секунду помедлил, взяв в рот незажженную самокрутку.
– Я знал его. Хороший он был человек. Можно сказать, рабочий активист.
– Много их развелось, рабочих активистов этих, – проворчал белолобый. – Приходят – и нет их, так и мелькают. Поглядеть только на змею эту гремучую Сэма. Божится, что докер. Держу пари, что и полгода не пройдет, как шлепнут его.
– Ну а о Лондоне что скажешь? – подал голос темноволосый юноша. – Тоже, думаешь, струсит, как Дейкин?
– Вот уж нет, – сказал худощавый. – Лондон в бутылку не полезет. У Лондона есть голова на плечах.
– Если есть у Лондона голова на плечах, – вскинулся белолобый, – то что мы, черт возьми, здесь торчим? Подозрительно это все, вся забастовка эта. Кто-то непременно на ней наживается. А как только дела круто пойдут, этот «кто-то» предаст всех – сам улизнет, а другие пусть получают по полной!
Широкогрудый мускулистый мужчина, приподнявшись на четвереньках, застыл в угрожающей позе, как зверь перед нападением.
– Хватит, умник, замолчи! – рявкнул он. – Я Лондона тыщу лет знаю, и если ты намекаешь на то, что Лондон предать нас готовится, то давай-ка выйдем с тобой из палатки сию минуту! Я не очень-то разбираюсь в забастовках этих, не знаю, как там и что, а участвую потому, что Лондон сказал: надо участвовать. И брось эти свои намеки грязные!
Белолобый смерил его холодным взглядом:
– Настроен серьезно, да?
– Достаточно, чтобы морду тебе набить хорошенько, мистер!
– Прекратите! – вмешался Джим. – Нам-то зачем драться? Если очень уж руки чешутся, поводов для драки скоро представится немало!
Широкогрудый, заворчав, вновь опустился на свои одеяла.
– Пока я здесь, не позволю, чтобы о Лондоне за его спиной плохо говорили, – буркнул он.
Низкорослый крепыш внимательно взглянул на Джима:
– Как это тебе перепало, парень?
– На бегу, – отвечал Джим. – Когда бежал, меня пулей ранило.
– Я от парня одного слышал, что скэбам там жару задали.
– Было дело.
– Говорят, скэбы грузовиками прибывают, – сообщил белолобый. – И у каждого в кармане бомба со слезоточивым газом.
– Вранье! – мгновенно отозвался Джим. – Такие слухи всегда нарочно распускают, чтобы напугать забастовщиков.
– А еще я слыхал, – продолжал белолобый, – что хозяева дали знать Лондону, что до тех пор, пока в лагере красные, никаких переговоров быть не может.
– Ну а кто, кто в лагере красные? – опять вскинулся широкогрудый. – Вот по твоим речам судя, ты как раз самый что ни на есть красный!