В царстве глины и огня

Лейкин Николай Александрович

«Лучше завтра пораньше встану и отправлюсь на работу. Поналечь, такъ пять тысячъ кирпичей я все-таки къ обду успю окончить. Штукъ триста пятьдесятъ или триста только и доработать-то осталось», думала она, подходя къ рк и опускаясь на плотъ.

XIV

Въ восемь часовъ прозвонили шабашъ и къ ужину — и отъ шатровъ потянулись порядовщики и порядовщицы и обрзчицы, направляясь къ заводскимъ жилымъ постройкамъ. Отъ глиняныхъ выемокъ шли земляники; отъ мельницъ брели мальчишки-погонщики, предварительно пустивъ лошадей пастись на потоптанныя лужайки и поросшіе травой откосы, находящіеся между глиняныхъ выемокъ. Все это брело усталой

походкой, выпачканное липкой глиной, съ потными лицами. Большинство, прежде чмъ отправиться въ застольную, шло на рку умываться. Тутъ на плоту, наклонясь надъ водой, плескались мужчины и женщины. Нкоторые не имли полотенецъ и утирались рукавами рубахъ, подолами платьевъ. Шутокъ не было слышно — усталость была слишкомъ велика. Даже вчный шутникъ Леонтій, встртившись съ Матрешкой, только ударилъ ее по плечу и спросилъ: «будешь завтра до обда работать?» Получивъ утвердительный отвтъ онъ прибавилъ: «дура, что не почитаешь праздникъ», и умолкъ.

Въ застольной опять щи съ солониной, опять плохо пропеченный хлбъ, опять ропотъ на плохую пищу, на стряпуху, на старосту, на хозяина. Староста Демьянъ все еще былъ въ отсутствіи, пьянствовалъ въ трактир; Антипъ, котораго за обдомъ прочили въ старосты на мсто Демьяна, вытрезвился и находился въ застольной. Антипу тотчасъ-же предложили быть старостой при пріемк провизіи. Вышелъ рыжій лысый мужикъ, поклонился ему и сказалъ:

— Просимъ тебя, Антипъ Терентьичъ, поработать на товарищей. Смни намъ Демьяна, будь благодтелемъ. Пьянствуетъ человкъ на пропалую, за харчами не смотритъ, отъ хозяина всякую дрянь принимаетъ.

— Просимъ, просимъ! Кланяемся! закричали ужинающіе мужчины и женщины.

Антипъ согласился съ радостью и тотчасъ посл ужина повелъ трехъ-четырехъ вліятельныхъ рабочихъ въ кабакъ угощать пивомъ.

Посл ужина большинство рабочихъ отправилось спать въ казарму или подъ навсы. Нкоторые вышли за ворота, въ томъ числ и Дунька съ Матрешкой. На этотъ разъ не было слышно ни звуковъ гармоніи, ни псни. Грызя подсолнечныя зерна, Дунька и Матрешка услись на скамеечк, позвывали и смотрли на рку, на противуположный берегъ, на которомъ виднлись полосы начавшей уже желтть ржи, выколосившагося овса. Солнце уже сло и начали спускаться сумерки. Повяло холодкомъ. На рк показался паръ. Сумерки постепенно все сгущались и сгущались. То тамъ, то сямъ на неб зажглись одинокія звздочки. Становилось сыро. Разговоръ у Дуньки съ Матрешкой какъ-то не клеился. Дунька звнула во весь ротъ, спрятала обратно въ карманъ только-что вынутую машинально горсть подсолнечныхъ зеренъ и сказала:

— Инъ спать идти.

— Да и то пора, отвчала Матрешка. Он отправились.

Рабочіе спали въ большой казарм, сколоченной изъ барочнаго лса и подленной на дв части — для мужчинъ и женщинъ. Перегородка была досчатая. Въ обоихъ отдленіяхъ по стнамъ были нары. На этихъ нарахъ и спали въ повалку — кто на рогожк, кто на снномъ или соломенномъ тюфяк. Подъ нарами стояли сундуки рабочихъ, запертые висячими замками. Кому не было мста на нарахъ — тотъ стлался и спалъ на полу. Вентиляціи не было никакой, за исключеніемъ маленькихъ окошечекъ, которыя почти всегда были заперты. Печей также не было, такъ какъ казармы эти были разсчитаны только для лтняго помщенія рабочихъ, занимающихся на завод только до сентября мсяца. Въ женскомъ отдленіи помщались и женщины съ малыми ребятами. Въ немъ было тсне, чмъ въ мужскомъ отдленіи, ибо мужчины предпочитали спать подъ навсами, на сновалахъ, въ сараяхъ и т. п.

Когда Дунька и Матрешка вошли въ казарму, тамъ ужъ сопли и храпли на разные тоны спящія работницы. Воздухъ былъ спертый и пахло прлью. Гд-то въ углу плакалъ грудной ребенокъ. Освщенія не полагалось. Было темно, и Дуньк и Матрешк пришлось пробираться

ощупью къ своимъ тюфякамъ. Раза два он наткнулись на спящихъ на полу. Какой-то визгливый голосъ выругался. Большинство спало не раздваясь, въ платьяхъ. Не раздваясь, и Дунька, и Матрешка повалились на свои тюфяки, перекрестясь по три раза. Хоть и убоги были ихъ постели, но по усталымъ членамъ Дуньки и Матрешки тотчасъ-же начала разливаться нга, въ голову лзли пріятныя мечты о завтрашнемъ дн,

— До обда завтра поработою, а въ обдъ обжигало Глбъ меня пивомъ и закусками угощать будетъ, сказала Дунька Матрешк. — Посмотримъ, какое-то онъ мн угощеніе закатитъ! Пойдемъ на зады, въ олешникъ, тамъ и будемъ пить и сть.

— Вотъ какъ у васъ! Ты, Дунька, возьми и меня съ собой. Пусть онъ и меня угоститъ.

— Просилъ, чтобъ я одна была, и даже теб не веллъ объ этомъ сказывать, а ужъ это я теб только такъ говорю, какъ подруг…

— Ну, Дунька, парень-то, знать, не на шутку распалился. Тутъ того и гляди, что вы къ зим и въ законъ сыграете. Смотри, не забудь меня на свадьбу позвать. Ежели мсто какое выищется мн, то на зиму я къ себ въ деревню на родину не поду.

Дунька звнула во всю ширину рта и отвчала:

— Свадьб-то не бывать, а только онъ сватается. И самъ мн объ этомъ намекалъ, а ужъ сегодня даже и настоящимъ манеромъ Ульяну сватьей заслалъ. Та приходитъ ко мн давеча утромъ къ шатру и говоритъ: «такъ, говоритъ, и такъ, предлагаетъ обзаконить.»

— Такъ неужто ты за него не пойдешь? Обжигало, пятьдесятъ рублей въ мсяцъ на хозяйскихъ харчахъ получаетъ! удивленно прошептала Матрешка.

— Да какъ за него, двушка, пойти! Вдь онъ сейчасъ возьметъ меня подъ начало, будетъ держать дома на привязи: того не длай, этого не моги, туда не ходи, а ты знаешь, я люблю волю.

— Полно, полно… Что ты, дура! Ты одумайся хорошенько.

— Да ужъ и то надумалась, и вижу, что дло не подходитъ.

— Или Леонтія боишься? Вотъ разв это.

— Что мн Леонтій! Леонтій на зиму удетъ къ себ домой въ Тверскую губернію, а на будущее лто либо встртимся здсь на завод, либо нтъ. Леонтій не причина, а просто я боюсь подъ начало попасть — говорю прямо.

— Э, матка! Хитрая баба и изъ-подъ начала увильнетъ. А человкъ-то Глбъ Кирилычъ для мужа хорошій.

— Можетъ быть, и хорошій, да съ какой стати я въ такую рань замужъ за него пойду? Ни за кого я покуда не пойду. Мн всего только девятнадцатый годъ. Дай мн погулять-то на свобод.

— И при муж гулять можно.

— Не та гульба.

— Думаешь, бить будетъ? Онъ не таковскій. Онъ, кажись, и мухи не обидитъ. Онъ тихій.

— Вотъ и этого я не люблю. По мн, ужъ хоть дерись, да будь побойче. Меня побьютъ — я сама сдачи дамъ.

Дунька умолкла и стала сопть. Она засыпала. Глаза Матрешки тоже слипались. Она повернулась на бокъ и пробормотала:

— Ой, Дунька, не пренебрегай Глбомъ и подумай объ немъ!

— Завтра подумаю, а теперь спать пора, сквозь дремоту отвчала Дунька.

XV

На другой день былъ праздникъ. На завод не работали, а потому въ четыре часа утра и звонка не было. Дунька, однако, поднялась раньше ранняго. Еще только свтало. когда она вышла изъ казармы. Всходящее солнце бросало блдные розовые лучи сквозь стоявшій надъ ркой туманъ. Вылъ утренній холодъ, пронизывающій до костей и бросающій въ дрожь. Около флигеля прикащика кудахтали куры, ожидая подачки корма, и горланилъ птухъ, перекликаясь съ другими птухами на деревн. Трава на двор была мокрая. Покрестившись на востокъ, Дунька отправилась умываться на рку. Умывшись, она стала подниматься съ плота на берегъ и натолкнулась на Глба Кириловича. Онъ шелъ по берегу, направляясь отъ обжигальной печи домой, улыбнулся и приподнялъ фуражку.