В царстве глины и огня
Шрифт:
— Какъ ты смешь ругаться такими скверными словами, подлецъ ты эдакій! кричалъ онъ, наскакивая съ сжатыми кулаками. — Хочешь къ мировому? Хочешь посидть въ кутузк за оскорбленіе двушки?
— О?!. Не жирно-ли будетъ, чтобъ за всякую дрянь въ кутузк сидть? огрызнулся рабочій.
— Молчать! завопилъ Глбъ Кириловичъ.
— Ну, ну, ну! Ты не больно напирай, а то вдь я и лопатой. Не посмотрю, что ты обжигало. Вишь какой защитникъ выискался! Шишгаль!
— Хорошенько его, Глбъ Кирилычъ, хорошенько! Я прошу глины, у меня работа стоитъ, а онъ ругается
— Не безпокойтесь, Дунечка, физіономія его личности мн знакома, и я сегодня-же буду просить приказчика, чтобы онъ его по ше съ завода протналъ. Приказчикъ не уважитъ — до хозяина пойду. Онъ и меня шишгалью назвалъ.
— Да конечно-же шишгаль, стоялъ на своемъ рабочій, но уже значительно понизивъ тонъ и ретируясь съ своей тачкой.
— Чтобы не смть теб сюда больше и носа показывать! кричалъ ему въ слдъ Глбъ Кириловичъ. — Другой земляникъ будетъ глину подвозить.
Земляникъ уже молча покатилъ тачку отъ шатра.
— Хуже этихъ земляниковъ и рабочихъ на свт нтъ. Самые что ни на есть ругатели. И вс эти витебскіе такіе. Ужъ подлинно, что настоящіе поляки [1] . Вотъ и этотъ чертъ ни за что взълся, говорила Дунька.
Засуча выше локтей рукава стараго линючаго ситцеваго платья, въ пестрядинномъ передник, съ подоткнутой юбкой, она стояла около стола, примкнутаго къ шатру, и длала кирпичъ, накладывая въ формы глину и прессуя эту глину доской. Работа шла быстро въ рукахъ Дуньки. Она то и дло выстилала на полку готовый кирпичъ. Ея круглые полные локти такъ и мелькали передъ глазами Глба Кириловича.
1
Витебскихъ блорусовъ землекоповъ почти на всхъ кирпичныхъ заводахъ почему-то называютъ поляками.
— А вы что это безъ дла по заводу шляетесь? спросила его Дунька. — Или тоже понедльничать собираетесь? Пора, кажется, идти-бы и на работу.
— Въ восемь часовъ моя смна, а теперь только семь. Цлый часъ у меня свободный, — вотъ я и пришелъ полюбоваться на васъ, отвчалъ Глбъ Кириловичъ.
— Вотъ теб здравствуй! Вчера вечеромъ любовались и сегодня любоваться пришли. Да что, на мн узоры какіе особенные написаны, что-ли?
— Вы краше всякихъ расписныхъ узоровъ, Авдотья Силантьевна. Не только каждый день готовъ я на васъ любоваться, а каждый часъ и каждую минуту.
Дунька зардлась и потупилась.
— Ну?! Неужто? Такъ вы-бы ужъ за стекло меня поставили да и кормили-бы, а то вотъ мн работать на пропитаніе надо, а вы мн мшаете, пробормотала она.
— И готовъ кормить, въ лучшемъ вид готовъ кормить! Наплюйте только на вашу пропойную компанію и полюбите меня! восторженно произнесъ Глбъ Кириловичъ.
— Да чмъ она пропойная-то? Веселая, а не пропойная. Что пиво-то вчера въ трактир пила? Такъ вс, съ кмъ я вчера въ трактир пиво пила, сегодня на работ. Вонъ я съ Леонтіемъ была — Леонтій на работ. Мухоморъ-солдатъ съ нами былъ — тоже на работ
— Ахъ, Дунечка! вздохнулъ Глбъ Кириловичъ.
— Да что такое: Дунечка! Я правду говорю. Люди любятъ шутки шутить и прибаутки говорить, а вы ихъ пропойными называете.
— Шутки-то и прибаутки-то ихъ такія, Дунечка, что меня просто въ дрожь и въ жаръ кидаетъ, когда я слышу, что он къ вамъ относятся.
— Скажите, пожалуйста, какая вы нжная дама!
— Деликатный человкъ-съ я, а не дама, и все нутро у меня поворачивается, когда разные охальники такія прибаутки говорятъ, отъ которыхъ двушки должны бжать, а вы съ улыбками слушаете. Вдь вы, Дунечка, двушка, молоденькая двушка.
— Живши на завод, себя не убережешь. Да и зачмъ беречь!
— Ахъ, Дунечка, Дунечка!
— Ну, посмотрите вы на себя, какая вы кикимора! Пришли только затмъ, чтобъ ныть. И хоть-бы когда что-нибудь веселенькое! Ужъ и безъ васъ голова болитъ со вчерашняго, а вы тутъ съ своимъ нытьемъ. Вотъ вы Леонтья-то ругаете, а ужъ онъ ныть не станетъ, тоску не нагонитъ.
— Наплюйте, Дунечка, на Леонтья и полюбите меня.
— Да вдь любовь-то надо заслужить.
— Я заслужу-съ!
— А когда заслужите, тогда видно будетъ.
— И ужъ ежели заслужу, то съ Леонтіемъ конецъ, отъ Леонтія сторониться будете и ужъ никогда, никогда?..
— Ахъ, какой вы, право! лукаво улыбнулась Дунька. — Да вы прежде заслужите.
— Заслужу, Авдотья Силантьевна, заслужу! заговорилъ Глбъ Кириловичъ.
— Только смотрите, не нытьемъ и не охами да вздохами заслуживать.
— Мн хочется изъ васъ, Дунечка. такую двицу сдлать. чтобы на васъ только изъ-подъ ручки всякій смотрлъ-бы, а отнюдь не соприкасался. Чтобъ вы были на манеръ барышни, чтобъ вы со всми держали себя гордо, на деликатной ног.
— И чтобъ меня царевной-недотрогой звали? спросила Дунька.
— Да, недотрогой. Только та двица и двица которая недотрога. А мн больно, больно!..
Глбъ Кириловичъ ударилъ себя кулакомъ въ грудь и не договорилъ.
— Ну, опять начинается! махнула Дунька рукой. — Послушайте, идите-ка вы лучше къ своимъ камерамъ, къ печк, ежели вы затмъ пришли, чтобъ сердце свое на мн срывать.
— Я не сердце срываю на васъ, а душой страдаю по васъ, сказалъ Глбъ Кириловичъ.
— Ну, довольно, довольно.
Глбъ Кириловичъ помолчалъ и тихо произнесъ:
— Просьба у меня до васъ есть, Дунечка.
— Знаю, знаю! Слышали. Насчетъ трактира что-нибудь опять? Чтобъ въ трактиръ не ходить?
— Нтъ, нтъ. Дозвольте васъ какъ-нибудь въ городъ свезти и портретъ съ васъ въ фотографіи снять? Это я на свои деньги. Снимемъ два портрета: одинъ мн, другой вамъ.
— Портретъ? Что-жъ, пожалуй. Мн давно хочется портрета. Вонъ у Машки бленькой есть портретъ.
— Большое спасибо вамъ, Дунечка, большое спасибо! радостно воскликнулъ Глбъ Кириловичъ. — Дайте въ благодарность вашу ручку…