В царстве глины и огня
Шрифт:
«Зачмъ скандалить? Зачмъ кричать? Вдь все равно никакого толку не выдетъ. Пущай ихъ тамъ… Пущай… Теперь ужъ мн все равно», бормоталъ онъ самъ съ собой.
На другой сторон обрыва онъ услыхалъ голосъ Дуньки, долетвшій до него изъ оврага изъ-за кустовъ лозняка. Она говорила:
— Милый ты мой! Не любила я его никогда, да и теперь не люблю, а просто меня наши заводскія бабы съ толку сбили. Да только пообщайся ты мн на зиму въ Питер остаться и обзаконить меня, такъ я и пальтомъ евоннымъ, что онъ мн купилъ, и сапогами, и подушками —
Что отвчалъ Леонтій, Глбъ Кириловичъ не слыхалъ. Онъ опрометью бросился отъ овражка и побжалъ въ глубь лса.
XXXV
Домой Глбъ Кириловичъ вернулся полный отчаянія. На немъ, какъ говорится, лица не было. Взоръ его блуждалъ. Когда онъ явился на заводскій дворъ, то два встртившіеся ему рабочіе даже посторонились отъ него и долго смотрли въ слдъ. Глбъ Кириловичъ прямо прошелъ къ себ въ каморку, тяжело опустился на койку, сбросилъ съ себя фуражку на полъ и схватился за голову.
— Кончено… Все кончено… Всему конецъ… Аминь… прошепталъ онъ. — Дунечка, Дунечка! За что ты со мной такую шутку сыграла!
Придя немного въ себя, онъ тотчасъ-же послалъ кухарку прикащика за водкой.
— Гостей, что-ли, къ себ ждешь? спросила та, зная его за непьющаго человка.
Глбъ Кириловичъ не отвтилъ ни слова и отвернулся.
— А закуски теб ншто не надо?
— Не надо мн, ничего не надо! раздраженно крикнулъ онъ.
Ночью онъ спалъ всего часъ или два, спалъ на камерахъ, спалъ пьянымъ сномъ, но теперь его нисколько не клонилъ сонъ, хотя былъ уже полдень, — до того было велико его нервное потрясеніе.
Явилась водка. Глбъ Кириловичъ залпомъ хватилъ чайный стаканъ и закашлялся. На стол лежали баранки, онъ взялъ одну и попробовалъ закусывать, пожевалъ, но тотчасъ-же выплюнулъ — апетита не было никакого и даже самая да ему была противна. Вино, однако, ударило ему въ голову, подъ сердце стала подкатывать какая-то пріятная теплота. Онъ вынулъ изъ кармана дв фотографическія карточки, на которыхъ онъ былъ снятъ вмст съ Дунькой, поставилъ ихъ передъ собой на столъ, прислоня къ стн, и долго на нихъ смотрлъ.
— А какъ я мечталъ-то, думая, что найду съ тобой свое счастіе! тихо произносилъ онъ, качая головой. — О своемъ угл мечталъ, какъ голубь, тащилъ по соломенк, приготовляя гнздышко для голубки, а эта голубка вдругъ — «никогда я его не любила, да и теперь не люблю», припомнилъ онъ слова Дуньки, сказанныя про него Леонтію въ овраг, и вся кровь прилила ему въ голову. — Прочь! прошиплъ онъ, сбросилъ карточки на полъ и большими шагами сталъ ходить по каморк, метаясь, какъ разъяренный тигръ въ клтк.
Минутъ черезъ пять онъ пришелъ въ себя, бросилъ взглядъ на валявшіяся на полу карточки, поднялъ ихъ и опять поставилъ передъ собой.
— А вдь какъ хороша-то, какъ хороша-то! шепталъ онъ, покачивая головой и смотря на портретъ. — Какъ уметъ душу разбередить,
Онъ махнулъ рукой, опять схватилъ карточки со стола, разорвалъ ихъ въ мелкіе клочки и бросилъ на полъ.
Сдлавъ это, онъ налилъ второй стаканъ водкой и хотлъ его выпить, но водка не пошла въ горло и полилась черезъ носъ. Такъ очень часто бываетъ съ непривыкшими къ вину. Онъ поставилъ недопитый стаканъ на столъ и долго кашлялъ. Слезы лились у него изъ глазъ градомъ. Откашлявшись, онъ бросилъ взглядъ въ уголъ. Въ углу стояли горшки и плошки, купленные имъ для будущаго хозяйства.
«На что мн теперь все это? Для чего? Теперь ужъ все кончено, все пропало»! подумалъ онъ. Въ голов его опять промелькнула фраза Дуньки — «никогда я его не любила, да и теперь не люблю», и онъ принялся бить горшки и плошки. Вилъ онъ ихъ съ какимъ-то остервененіемъ, поднимая и ударяя объ полъ.
Шумъ и трескъ былъ услышанъ за стной въ комнатахъ прикащика. Прикащица постучала въ стну и крикнула:
— Глбъ Кирилычъ! Что это тамъ у васъ?
Онъ опомнился и отвтилъ:
— Горшки… горшки…
— Упали что-ли? Да что вы не спите-то сегодня? Всю ночь были на камерахъ, и нтъ на васъ угомону.
Глбъ Кириловичъ не отвчалъ. Онъ гнулъ ножъ, купленный у бродячаго туляка-разнощика тоже для будущаго хозяйства, стараясь его сломать о подоконникъ, но прикащица стучалась уже въ дверь, запертую на крючокъ, и спрашивала, можно-ли войти.
— Я переодваюсь, переодваюсь… Рубаху переодваю, отвчалъ Глбъ Кириловичъ, бросивъ на полъ ножъ.
— Слышите… Съ чего вы это пьете-то? Или съ невстой что-нибудь не поладили? приставала прикащица. — Наплюйте-ка вы на нее, пока время есть. Нестоющая она двчонка.
— Какъ нестоющая? Должно быть, стоющая, коли я изъ-за нея готовъ жизнь отдать, глухо отвчалъ Глбъ Кириловичъ, горько усмхнулся. поднялъ съ пола ножъ и спряталъ его въ боковой карманъ пиджака, пробормотавъ:
— Авось, пригодится.
Ему ужасно хотлось допить стаканъ водки, чтобы окончательно опьянть, но водка не пилась. Лишь только онъ подносилъ стаканъ ко рту, какъ его ударяло въ дрожь и поднималась рвота. Однако, онъ зажалъ носъ и кой-какъ сдлалъ изъ стакана большой глотокъ.
Опять подступила теплота къ сердцу. Въ организм произошла реакція. Нервы на время слегка успокоились. Онъ прилегъ на койку и пробовалъ заснуть, но не могъ. Передъ нимъ мелькалъ образъ Дуньки. Въ голову какъ молотомъ ударяла фраза — «я и раньше его не любила, да и теперь не люблю». Фраза эта смнялась другой фразой, которую онъ слышалъ отъ нкоторыхъ заводскихъ про Дуньку: «повадился кувшинъ по воду ходить, тутъ ему и голову сломить».