В царстве глины и огня

Лейкин Николай Александрович

Оборванный мужикъ уныло крякнулъ и отошелъ отъ Леонтія.

На стол у Леонтія явилось пиво. За пивомъ Леонтій расчувствовался и опять началъ о Дуньк.

— Двка-то ужъ очень хороша. Она съ душкомъ: чуть что не по ней — сейчасъ шаршавится, но за то работящая. И, Боже мой, какая работящая! Золото, а не двка.

— А вотъ погляди, за обжигалу выдетъ — и руки сложитъ, замтилъ Мухоморъ.

— Изъ себя серьезенъ. За такого серьезнаго одра выдти, такъ надо-же за это покуражиться. И неужто, Матрешенька, она со мной не попрощается честь-честью? обратился Леонтій къ Матрешк. — Вдь ужъ кажется…

— И думать не смй!

— А вы уговорите. Вдь тоже лто-то душа въ душу мы съ ней прожили. А путанья-то что было! Страхъ… Расходимся честь-честью,

такъ чего ей! Вдь не скоты безчувственные. Вотъ кабы я ей какую-нибудь встряску задалъ, а то я, окромя учтивости, ничего…

— А на берегу-то встртился, да пьяный ее силкомъ въ трактиръ тащилъ? Ншто не помнишь? Тогда мы насилу ее отъ тебя оттащили.

— И все-таки безъ всякаго безобразія.

— Врешь. По затылку хватилъ.

— Ужъ и по затылку! Разв только задлъ малость… Не таковская она двка, чтобы ее по затылку. Она сама сдачи дастъ.

— Прямо по затылку. Вдь я тутъ-же была.

— Ну, это я любя. Вы все-таки, Матрешенька., попросите ее, чтобъ она по настоящему со мной простилась.

— Да ты никакъ съума спятилъ! Обжигало ей приданое сдлалъ, всю до капли одлъ, а она пойдетъ къ своему старому душеньк прощаться! Она боится тебя даже. Просила меня работать съ ней вмст, чтобъ не быть одной.

— Да что я зврь лютый, что-ли, чтобъ меня бояться!..

— Не зврь, а нахальникъ, а она себя теперь для обжигалы соблюдаетъ. Храни Богъ, обжигало узнаетъ.

— Да не узнаетъ. Мы тайкомъ… Вдь я честь честью… Уговори-ка ее, Матрешенька, чтобъ она. завтра вечеркомъ на зады къ старой мельниц пришла проститься. Обжигало будетъ въ это время на камерахъ.

— И не проси. Что я за пособница путанью!

— Я, Матрешенька, платочкомъ теб поклонился-бы за это, только попроси и уговори, не унимался Леонтій. — Ужъ больно мн не хочется свиньей-то ухать отъ старой подруги! Обжигало не узнаетъ. Попрощаемся честь-честью — и ужъ тогда на вкъ…

Леонтій наклонился къ Матрешк, обнялъ ее и глядя ей въ глаза, спрашивалъ^

— Поговоришь съ ней? Опросишь? Уговоришь? Да?

Матрешка лукаво улыбнулась и отвчала:

— Пожалуй, я скажу Дуньк, а только напередъ, знаю, что изъ этого никакого толку не будетъ.

Леонтій спросилъ еще пива.

XXXII

Въ воскресенье утромъ на кирпичномъ завод было особенное движеніе. Разсчитанные въ субботу вечеромъ до тридцати человкъ рабочихъ, у которыхъ ряда была только до Успеньева дня, собирались хать къ себ домой во деревнямъ. На двор и на берегу около завода суетились мужчины и женщины. Кто встряхивалъ солому и сно изъ мшковъ, служившихъ постелями въ теченіи лта, кто увязывалъ въ котомки и укладывалъ въ сундуки разную незатйливую носильную ветошь и мелкій домашній скарбъ. Котомки образовывались изъ тхъ-же мшковъ, которые освобождались отъ набивки. Мшки, у рабочихъ были свои собственные, а солома и сно для набивки полагались хозяйскія. Нкоторые изъ запасливыхъ, явившіеся на заводъ съ кой-кими предметами хозяйства, привязывали къ котомкамъ закоптлые желзные чайники, котелки. Былъ всего только восьмой часъ утра, но, не взирая на это, большинство мужчинъ и женщинъ были уже полупьяны. Вс переругивались другъ съ другомъ — кто изъ-за обрывка веревки, которымъ связывался или привязывался мелкій скарбъ, приготовляемый въ дорогу, кто изъ-за какого-нибудь вытащеннаго изъ стны гвоздя, на которомъ висла надъ койкой носильная ветошь. Шли какіе-то счеты изъ-за взятаго когда-то въ долгъ на похмельную выпивку гривенника или пятіалтыннаго и не отданнаго. Одинъ наступалъ на горло и требовалъ долгъ, другой уврялъ, что онъ отдалъ. Доходило и до драки. Слышались возгласы въ род:

— Такъ подавись этимъ гривенникомъ, воръ проклятый! Пусть онъ теб къ гробу на свчку пригодится, чортъ паршивый!

Пропившіеся за лто рабочіе, которымъ не хватало денегъ даже на отправку въ деревню, продавали остающимся еще до Александрова дня товарищамъ все, что можно продать — запасную рубаху, шейный платокъ, жилетку,

промнивали сапоги на опорки, получая за это приплату. Вс торопились на пароходъ или на желзную дорогу. Среди этой толпы бродилъ и Глбъ Кириловичъ, только-что смнившійся отъ печныхъ камеръ. Лицо его было блдно и помято, кружилась голова отъ вчерашней непривычной выпивки, походка была нетвердая. Онъ искалъ глазами Дуньку или Леонтія, но ни той, ни другаго не было. Не видать было и Матрешки. Глбу Кириловичу, какъ денежному человку, со всхъ сторонъ предлагали купить что-нибудь, но онъ отъ покупокъ отказывался. Совсмъ ужъ пьяная Варвара, тоже отправлявшаяся въ деревню, совала ему въ руки стеклянную сахарницу съ крышкой, прося купить за двугривенный.

— Ей-ей, сама сорокъ копекъ дала… Вещь не порченная, а теб, жениться-то ежели задумалъ, такъ куда какъ хорошо по хозяйству пригодится! говорила она.

Глбъ Кириловичъ хотлъ купить сахарницу, принялся было ее разсматривать, но, вспомнивъ разсказъ Матрешки про Дуньку, махнулъ рукой и раздраженно сказалъ:

— Не надо мн, ничего не надо!

Онъ спросилъ кой-кого про Дуньку. Дв бабы отвчали ему, что Дунька пошла съ Матрешкой за грибами.

— Одн пошли? Никто изъ мужиковъ съ ними вмст не отправился? задалъ бабамъ вопросъ Глбъ. Кириловичъ, стараясь казаться какъ можно спокойне.

— Никто, никто. Он сейчасъ только и пошли-то.

— А куда он пошли? Въ какую сторону? допытывался онъ.

— Да въ Вавиловскій лсъ. Вдь у насъ одно мсто, куда ходятъ за грибами.

Глбъ Кириловичъ подумалъ и, подмываемый подозрніями и ревностью, самъ отправился въ Вавиловскій лсъ.

«А можетъ быть, и Леонтій съ ними? Надо послдить. Почемъ знать? Бабы и проглядть могли», мелькало у него въ голов, и при этой мысли сердце его болзненно сжималось.

Сначала онъ шелъ по мелкой ольховой заросли, выросшей посл срубленнаго крупнаго лса. Виднлись пни. Трава была сыра отъ росы. Августовское солнце хоть и свтило ярко, но высушить ее еще не могло. Впереди его, прижавъ уши, зигзагами пробжалъ заяцъ между пней. Вдали на болот кричалъ куликъ. Усталость томила Глба Кириловича. Онъ прислъ на пень и вынулъ изъ кармана конвертъ съ полученными вчера по почт изъ фотографіи изъ Петербурга двумя карточками, на которыхъ Дунька была снявшись вмст съ нимъ. Вынувъ изъ конверта одну карточку, онъ долго смотрлъ на нее и любовался Дунькой

«Неужто она и посейчасъ измнница? Неужто и посейчасъ къ Леонтію чувства чувствуетъ»? задавалъ онъ себ мысленно вопросы. «Вдь ужъ, кажется, я ей всю душу отдалъ и только и думаю о томъ, какъ-бы сдлать ее счастливой и приготовить ей тепленькое гнздышко!»

Онъ вспомнилъ, какъ она посл поздки съ нимъ въ Петербургъ сдлалась особенно ласкова къ нему, вспомнилъ ея слова, которыя она говорила:- «Миленькій, и какъ я васъ за все это любить-то буду!» Онъ припоминалъ интонацію ея голоса, ея ласковое выраженіе лица, и все это казалось ему искреннимъ. Онъ сталъ утшать себя, что день Перваго Спаса, когда Дунька, по разсказамъ Матрешки и Ульяны, гуляла въ трактир съ Леонтіемъ, приходился раньше ихъ поздки въ Петербургъ, но тотчасъ-же самъ возражалъ себ, что общалась она пренебречь Леонтіемъ все-таки передъ Спасовымъ днемъ, когда онъ, Глбъ Кириловичъ, угощался съ ней на задахъ завода и посватался къ ней. Съ этого дня они уже стали женихомъ и невстой, а между тмъ въ день Перваго Спаса она откликнулась на зовъ Леонтія и пошла съ нимъ въ трактиръ, пошла уже поздно вечеромъ, стало быть, связи не прерывала.

«Измнщица, измнщица», повторялъ онъ, спряталъ въ карманъ фотографическія карточки и, вскочивъ съ пня, быстро зашагалъ по направленію къ Вавиловскому лсу.

Вотъ и Вавиловскій лсъ. Сначала показался мелкій осинникъ, составлявшій опушку, а за нимъ шли уже больныя деревья. Попадались красные грибы. Глбъ Кириловичъ взялъ два-три гриба, но тотчасъ-же сломалъ ихъ и бросилъ. На встрчу ему лопались два босыхъ заводскихъ мальчика-погонщика. Они возвращались на заводъ съ кузовами, переполненными грибами, и поклонились ему.