В чём измеряется нежность?
Шрифт:
Пошарила в перекинутой через плечо сумочке, ища сигареты. Ключи, мобильник, фантики, картхолдер, бумажные платки… Проклятье! Грёбаные сигареты исчезли. Мокрые блузка и шорты противно облепили кожу. Мимо прошла парочка влюблённых - парень и девушка-андроид. Мари брезгливо отшатнулась, едва сдерживая вновь подступившие рыдания. «Зачем ему было привязывать меня к себе? Зачем целовать, обещать сегодняшнюю ночь? Какой для него в этом смысл? Неужели все эти трогательные и пылкие мгновения лишь имитация? Сраная игра в одни ворота, где я, дурёха, не вижу очевидных вещей из-за того, как мне глаза застлали чувства к машине! К доброй, милой и безотказной эмуляции
«Было ли между нами хоть что-то настоящее?»
К четырём часам ночи, спустя километры бесцельного шатания по городу, наконец свернула в круглосуточный магазин за пачкой отравляющего успокоительного. Нервно прикурила на выходе и побрела неведомо куда, в равнодушные объятия своего нелепого Детройта. От сырости треснула подошва одной из балеток. Мари без раздумий сняла развалившуюся обувь и выкинула в ближайший мусорный бак. Курила на автобусной остановке, шмыгая носом и хлюпая в луже голыми пальцами.
«— Ну, а если бы я вдруг оказался андроидом? Тогда бы твоё отношение тоже не изменилось?
— Ты не андроид.
— Нет, просто представь. Предположи, что могла этого не замечать, а я и не говорил».
Растерянно свела брови, по-детски выставив вперёд нижнюю губу, и не заметила, как с тлеющей сигареты отвалился снежной крошкой пепел. Ей было всего двенадцать, но она хорошо запомнила тот разговор. Теперь все слова, что он произнёс, предстали в совершенно новом свете. Столь ясном, столь понятном - какая же она глупая маленькая девочка, не сумевшая распознать в них чёткий намёк. Мари вспоминала множество бесед, скользящие внутри них недомолвки, ложь и хотела уничтожить Коннора за подлый расчёт.
Мари подумала обо всём. Но только не о том, что ему могло быть больно.
Вернулась домой к семи утра, разбитая, измученная, с исцарапанными щиколотками и в мятой одежде. Роджер только приехал с дежурства и лениво завтракал в обеденной. Он не ожидал увидеть с утра пораньше дочь да ещё и в таком виде.
– Детка, а ты чего не спишь?
– изумился мистер Эванс. Он редко так обращался к ней в детстве, но с годами им начинала овладевать стариковская сентиментальность.
– Ты всё знал, - чуть осипшим голосом произнесла Мари.
– Знал и ничего не рассказывал… Ты, как и он, лгал. Собственному ребёнку… - Измождённо прикрыла ладонями лицо.
– М-мари, что случилось?
– Роджер уронил ложку в суп.
– Плевать ты хотел на мои чувства! Я для тебя всегда лишь ребёнок - несамостоятельный и глупый. Машина убила маму, но ты решил поддержать спектакль того, кого я считала другом.
– Ты знаешь?
– Роджер встал из-за стола и подошёл к дочери. На его лице замерла нелепая маска раскаяния: - Я никогда не хотел обидеть тебя. Лишь защитить… Понимаю, я дерьмовый отец. И коп из меня такой себе, если уж на то пошло, - грустно и честно произнёс он.
– Я ничего не достиг, не смог дать тебе той же любви, что и Бетти. Я и жене своей не могу дать то, что она заслуживает. Кругом виноват. — Он провёл рукой по первой залысине на голове. — Однажды я дал ему слово. Ну, Коннору твоему: он умолял меня держать язык за зубами. И всех в участке. До безумия боялся тебя потерять,
– Да плевать мне, чего он боялся!
– без крупицы сострадания выпалила Мари.
– Он бессовестно врал мне столько лет, а ты его покрывал! Вы единодушно в две морды с ним решили, что я не заслуживаю правды. Пошли вы оба! Ненавижу!
– выплюнула она и убежала наверх, громко хлопнув дверью спальни.
Коннор дал Мари сутки, чтобы она могла справиться с первым гневом и разобраться в себе. Но ждать дольше не стал, боясь, что лишнее время только позволит ей додумать за него правду и обидеться на собственную интерпретацию его поступков. Взглянуть ей в глаза было страшно и стыдно, но он просто обязан сделать это — вновь встретиться лицом к лицу с её отчуждённостью.
Заехал к Эвансам перед началом рабочего дня. Утро было душным, но пасмурным и окутанным туманом - зловещим, хранящим в себе смятение и мысли о дурном. Наконец впереди показалась знакомая старая вишня, а на противоположной стороне — стены дорогого сердцу дома. Пересёк улицу и шустро направился к крыльцу. На полпути замедлил шаг, увидев на веранде Мари, курящую, сидя на балюстраде. В памяти не переставая раздавался праздничный гул, звучала музыка, под которую они танцевали здесь в разгар неуёмного ливня, позабыв обо всём на свете.
– Я, кажется, ясно выразилась, что не хочу тебя видеть, - тяжёлым и безразличным голосом отрапортовала Мари, не обернувшись и выпуская одно за другим горькое облако дыма.
– Ты имеешь право злиться на меня, - осторожно приблизился, - и ненавидеть. Но умоляю, позволь мне самому рассказать, что я делал и чувствовал. Не кому-либо, кто будет демонизировать мои поступки и намерения.
– Так ты у нас, выходит, жертва?
– Она обратила к нему насмешливый взгляд.
– Вот же бедный! Не позволили вовремя подсластить пилюлю, - протянула с издёвкой, и уголок её губы презрительно дёрнулся. Мари качнула ногой, и с неё слетела тапка.
– Да твою ж мать…
– Я не собирался снимать с себя груз вины. Но ты должна знать правду…
– Надо же, как вовремя!
– перебила она его, всплеснув руками.
– Не хочу ничего слышать. Убирайся отсюда!
– Она слезла с балюстрады и потушила об неё окурок.
– Не хочу слышать ни единого сахарного оправдания. Убери свою пластмассовую задницу с моей веранды и больше никогда сюда не приходи. Зарегистрируй это где-нибудь в самой доступной ячейке своей грёбаной памяти!
– Мари подошла вплотную и ткнула ему в грудь указательным пальцем: - Меня тошнит от того, как ты пользовался моей доверчивостью, как заставил всех вокруг участвовать в своей дебильной клоунаде, но хуже этого - что ты посмел мне в самую душу залезть своими механическими ручонками, чтобы в итоге я чувствовала себя по уши в дерьме, когда узнала бы, что меня с тобой ничего не ждёт и вообще ничего нормального и быть не могло… Да и что у нас вообще было? Ничего настоящего - моя глупость и твои бесконечные вычисления.
– Я больше не… я… — Он пытливо вглядывался в её искажённое злостью лицо. — Значит, ты видишь это именно так?
– растерянно спросил Коннор, ощутив холод и опустошение.
Мари умолкла, застанная врасплох его вопросом. Она ждала, что он будет обороняться, дабы защитить то, что пришёл ей доказать. Коннор лишь по привычке протянул руку, чтобы дотронуться до её запястья, но остановил себя и поник головой. Мари сделалось невыносимо больно.
— Уходи, — вымученно прошептала она, боясь поддаться охватившему её состраданию.