В чужой шкуре
Шрифт:
— Ничего не понимаю.
— А я понимаю, — вмешался Курилин, — Славич по обыкновению остроумен. То, что он предлагает — одобряю. Вот в чём дело: ваше обеспеченное положение… Между нами все вы, ведь, прежде всего «бездельники» — не сердитесь, mon cher, это уже так свыше определено… Ваше обеспеченное положение подарило вам и одышку, и ожирение, и хандру, и склонность к пессимизму…
— Дальше, дальше!
— Иду далее: впереди предвидится неприятный визит неумолимого кредитора всех таких бонвиванов как вы, милостивейший — Кондратий Иваныч…
— Кондрашки — по нашему, —
— И вот, чтобы избегнуть этого визита, Савич предлагает вам на полгода радикально изменить свой образ жизни.
— Я предлагаю вам из директора превратиться в обыкновенного смертного… Ну там в приказчика, писца, счётчика — всё равно… Суть в том, чтобы вам пришлось своим трудом заработать тридцать-сорок рублей в месяц и на них просуществовать… но только на них. Это я считаю верным средством.
— А я оригинальным видом спорта, — воскликнул Курилин…
— Васильев — приказчик!.. Ха-ха-ха… Vous ^etes impayable, — сказал Натаскин, — с его представительной фигурой, с его манерами!..
— Держу пари на тысячу, что Васильев не выдержит полгода, — заявил Курилин, любитель пари.
— Деньги на руки! — съехидничал Натаскин, недолюбливавший Курилина.
— Я нахожу это излишним, как и вашу шутку, — серьёзно сказал Курилин, — Итак идёт? Струсили?..
Васильев задумался. Наконец, выпив залпом свой бокал, он сказал:
— Мысль оригинальная… в конце концов я чувствую вообще такое пресыщение жизнью, мне всё так надоело, что я не прочь попробовать… Между прочим, с целью доказать вам, милейший, что «суть» вовсе не в одних мускулах.
— Пари держу на тысячу, что не выдержит, — повторил Курилин.
Васильев позвонил и приказал вошедшему татарину подать ещё бутылку «Экстра-сек».
Когда вино было разлито по бокалам, Васильев встал, поднял бокал, и начал:
— Господа, предлагаю тост за нашего милейшего целителя недугов, душевных и телесных, подавшего мне остроумный и рациональный совет. Я принимаю ваше пари, Курилин, но ставлю условием, чтобы ставка была выплачена какому-нибудь благотворительному обществу.
— Я состою секретарём, членом et caetera, в целых семи, — заявил Натаскин, — и заранее прошу не забыть этого по окончании пари.
— Итак, — продолжал Васильев, — формулируйте условия.
— Я утверждаю, — сказал Курилин, — что наш друг Андрей Иванович не в состоянии в течение шести месяцев — шесть месяцев это только срок пари, mon cher, а я уверен, что вас не хватит даже на месяц — не в состоянии прожить на сорок рублей maximum, в месяц, которые к тому же он должен заработать своим собственным трудом, не прибегая ни к займам, ни к своим собственным средствам… Помните, mon cher, что, кроме проигрыша 1000 руб., вы рискуете и морально, так как сделаетесь мишенью для моего… да и вообще для общественного злословия… «Неудавшийся приказчик»!..
— Un employ'e manqu'e, - добавил Натаскин.
— Я принимаю это пари, что и заявляю торжественно при этих благородных свидетелях. Славич, разнимите.
— Решено, — сказал Славич, — вот как бы я сделал на вашем месте. Так как вас в Энске не знают, как вы говорите, то вы могли бы сами себе
— Это важно, потому что иначе вы и без места нагуляетесь, — засмеялся Курилин.
— Затем, для важности обрейте бороду… оставьте одно лишь воспоминание… Разумеется, найдите подходящий костюм. Иранов вам поможет — он свой человек у актёров… Помните, что в вашем новом звании ни саквояж, ни хорошее пальто неуместны…
— Поручите это мне, — вставил Иранов, — я вас так оборудую, что сами себя не узнаете…
— А я вам выправлю паспорт без указания ваших титулов и прочего, — предложил Натаскин, — laissez moi faire…
— Чудно это всё господа!.. — сказал Васильев, — но как говорится, взялся за гуж… Итак, решено… Сегодня наш последний вечер на целые полгода… У меня голова несколько кружится…
— «Проведёмте ж, друзья, эту ночь веселее», — сказал Иранов, взяв несколько аккордов.
— Серьёзно, — заметил Славич, — я ручаюсь вам, что если вы выдержите, то отсрочите визит Кондратия Ивановича надолго, а может, и вовсе с этим господином разделаетесь…
— Поживём, — увидим! Я уже чувствую прилив необыкновенной бодрости…
— C'est drole, cette histoire, hein!.. — засмеялся Натаскин, — не выдайте себя, когда мы летом приедем на вас полюбоваться…
— А, главное, постарайтесь, чтобы вас до нашего приезда не «рассчитали»… Какой вы работник! И дело-то по слухам только знаете, — сказал Курилин.
— Дело это меня кормит, и я обязан его знать, mon cher, — серьёзно заметил Васильев. — Ну, а теперь, друзья, поедем на острова… я хочу перед началом новой жизни распроститься со старой по хорошему…
На утро Васильев проснулся в самом скверном расположении духа: во рту вместо языка ощущалось нечто «суконное», к горлу подступала отвратительнейшая изжога. Подойдя в одной рубашке к зеркалу, он увидел в нём помятое, опухшее лицо, мутные глаза и белый язык…
«Скверно!» — подумал Васильев, вспомнил вчерашнее, но воспоминания его не отличились определённостью. Куда-то ездили, где-то пили, где-то Васильеву поливали голову холодной водой. «Чёрт бы взял все эти кутежи!» — бранился Васильев, и вдруг в уме его совершенно ясно встало вчерашнее пари. «Что за глупость! — рассуждал он, — вот до чего допились!»
Чтобы придать больше ясности своим мыслям, Васильев позвонил и велел вошедшему слуге подать рюмку коньяку и сельтерской. «Поправившись» при помощи этих испытанных средств и взяв для освежения ванну, Васильев почувствовал себя в состоянии правильно рассуждать и начал соображать, нельзя ли «свести на нет» вчерашнее. Увы! Он не видел исхода. Конечно, неприятно было отдавать тысячу рублей ни за что Курилину, который и бил «наверняка», но не в этом было главное затруднение: очень стыдно было оказаться «несостоятельным» и сделаться «посмешищем». «Струсил!.. Не выдержал! Только за бутылкой шампанского храбрости хватило!.. Чёрт меня дёрнул, — упрекал себя Васильев… — Этакая глупость!..» Он закрыл глаза и воображал себя в роли приказчика: смазные сапоги, истёртый пиджак, картуз… Очень мило!