В договор не входит

Ласс Лина

Я с удовольствием отметила, как искажается лицо моей начальницы. В ресторане давно знали о том, что она подворовывает, а те, кто шёл ей наперекор, тут же оказывались вышвырнуты на улицу. Но сейчас я сжигала за собой мосты.

– Воронова, ты ничего не путаешь? Две недели…

– Работник имеет право не отрабатывать установленные две недели, – перебила я, – если переезжает в иную местность для осуществления трудовой деятельности. Вот, почитай на досуге.

Я достала из-под куртки трудовой договор и бросила на стол. Видя её растерянность и раскрытый от такой дерзости рот, я получала самое настоящее удовлетворение. Это было куда лучше, чем заехать

ей пощёчину, не сомневаюсь. Она даже не расспросила, куда я уезжаю, да, если честно, рассказывать ей что-то не было никакого желания. Через пятнадцать минут на руках у меня были деньги и трудовая книжка. У входа терпеливо ждал Марк и, подходя к нему и ожидавшей нас машине, я заметила, как из окна показалась фигура начальницы. Что она подумает, увидев, как я сажусь в шикарную тачку, мне уже было всё равно. Но вот, подъезжая к интернату, я всё же попросила притормозить за углом.

Сначала зашла к директрисе и объяснила, что не смогу посещать брата полгода. Анжелика Егоровна со злобной ухмылкой подняла одну бровь. Она сидела за своим столом с уже знакомым вавилоном на выкрашенной дешёвой краской голове, всё в том же унылом костюме, что и всегда, и зыркнула на меня жёстким взглядом. Женщиной она была крайне неприятной, для меня так точно. Высокомерие и снобизм сквозили в каждом жесте и реплике. Ни теплоты, ни ласкового слова. Как таких людей могут ставить работать с детьми?

Она не поверила мне, подумала, что я бросаю брата. Видимо, за всю жизнь уже повидала тех, кто клялся и божился, что не оставит ребёнка, а потом исчезал с концами. Но я себя знала, хотя и боялась, что непредвиденные обстоятельства могут мне помешать вернуться.

Я ворвалась к брату с пакетами, в которых лежало всё, чем я могла подкупить его, прежде чем сообщить новость. Игрушки, одежда, разнообразные вкусняшки, новое сиденье для кресла и прочие мелочи, что могли его порадовать. Но восторг на его лице быстро сменился недоумением.

Самым сложным было смотреть брату в глаза и лгать. Лгать с самой искренней улыбкой на лице в надежде, что он поверит. Не только в ложь, но и в меня. Я несла ту околесицу, которой меня научил Марк, и сама почти верила в чушь насчёт повышения и открытия ресторана в Европе.

– Надолго? – в глазах Пашки отразилась надежда.

– Ну, как посмотреть. Полгода – это всего двадцать шесть недель. Зато, когда я вернусь, у меня будет много денег. Мы купим отдельное жильё и тогда тебя точно отдадут мне.

– Целых двадцать шесть недель! – брат нахмурился. – Ты меня бросаешь?

– Ну что ты такое говоришь? – я постаралась придать своему голосу уверенность. – Как я могу бросить своего штурмана? Но это прекрасный шанс устроить нашу жизнь. Я обещаю, что буду часто звонить. Вот увидишь, ещё успею тебе надоесть.

Он всё так же хмурился, а между бровей пролегла морщинка. Сейчас передо мной был маленький серьёзный, но уже такой повзрослевший ребёнок. Марк был прав, он был ещё юн, чтобы догадаться, что на самом деле стало причиной моего отъезда. И никогда не узнает. Но его тревожило моё внезапное решение.

– А что, если ты не вернёшься?

– Как же я не вернусь, когда моё сердце остаётся здесь, с тобой. Эй, – я щёлкнула его по носу, пытаясь развеселить. – Думай о том, что скоро мы будем вместе, как и прежде. Одна семья.

Он тяжело вздохнул, но тень улыбки пробежала по его лицу.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра.

– Так скоро?

– Зато быстрее вернусь.

– Обещаешь? –

он поднял правую руку с оттопыренным мизинцем, и я скрепила наши ладони в замок.

– Клянусь, – я отсалютовала ему, и он ответил мне тем же. На прощание обняла и поцеловала его так крепко, чтобы он даже не усомнился в том, что я сдержу слово, но уходить было невероятно тяжело. Ноги будто налились тяжестью, и я с трудом могла передвигать ими. На улице даже не подняла взгляда к его окну, как делала обычно, чтобы помахать рукой на прощание, потому что знала, стоит мне увидеть его бледное личико, и я рвану обратно.

До машины я добрела, едва сдерживая плач.

– Всё хорошо? – Виардо помог мне забраться внутрь, но я отвернула к окну лицо и молчала. – Наши планы слегка изменились.

Я быстро смахнула успевшие прорваться слёзы и обернулась к нему.

– Ваши документы готовы. Вылет в Берлин уже через два часа.

– Почему в Берлин?

– Там находится клиника, где проверят ваше здоровье.

Я уже знала об этом. Правда думала, что обследовать меня будут в Петербурге. Это было одним из пунктов в договоре, который я подписала вчера вечером.

– Но… мои вещи.

– Ваш драгоценный рюкзак привезут прямо к самолёту. Хотя, – он оценивающе взглянул на меня, – я бы полностью сменил ваш гардероб.

Я неловко повела плечами. Вещи на мне были не из дорогих и успевшие порядком износиться, но таинственный миллионер явно не на шмотки мои повёлся.

– Мы не успеем по магазинам.

– Нам и не нужно. Тот ширпотреб, которым торгуют в ваших бутиках, вышел из моды пару сезонов назад, а наивным русским дурочкам продают под видом новой коллекции. В Берлине заглянем на Курфюрстендамм.

– Кур… что? – вряд ли мне вообще удалось бы повторить это название.

– Курфюрстендамм. Ах, не старайтесь. Никто не может произнести это даже с третьей попытки. Это улица, где расположены магазины. Оденем вас в что-нибудь… не такое мрачное. Ей Богу, вы как из секты сатанистов.

– Нет, спасибо. Я предпочитаю одеваться так, как нравится мне, – я посмотрела на Марка с вызовом.

– Что ж не буду с вами спорить, – улыбнулся он в ответ. – Как пожелаете.

Мой паспорт, сделанный чёрт знает каким способом меньше чем за сутки, дали мне в руки уже в аэропорту. Печать визы также была проставлена. Нас провели отдельно от остальной толпы путешественников прямиком на взлётную полосу, где ждал белоснежный частный джет. Кресла из светлой кожи, лакированное дерево и широкий диван вдоль борта, на котором меня ждал мой потрёпанный рюкзак. Миловидная бортпроводница предложила алкоголь, от которого я отказалась, но попросила газировки. От нервов очень хотелось выпить чего-то покрепче, но я давно отказалась от крепких напитков и не хотела срываться прямо перед обследованием.

Всего через три часа меня уже встречали в светлой клинике, где улыбающиеся врачи опрашивали и осматривали меня. Пришлось вспомнить уроки английского, чтобы найти с ними общий язык. И довольно быстро я уже бегло общалась и даже шутила с медсёстрами. У меня взяли несколько анализов, но единственным неприятным было нахождение в кресле гинеколога. Стоило инструменту коснуться моей промежности как воспоминания роковой ночи вспыхнули в голове, и я ещё несколько минут не могла расслабиться, даже несмотря на то, что врачом была женщина. Гормональная инъекция, которую мне ввели после этого, была последней процедурой в одном из самом выматывающем дне в моей жизни.