В долине горячих источников

Вальден Лора

— Лучше привыкай к этой мысли, милый мой Алан. — Голос Оливии звучал насмешливо.

Алан Гамильтон побледнел.

— Отец! — Хелен попыталась обнять его, утешить, но тот грубо оттолкнул дочь в сторону и подошел вплотную к Дункану.

— Завтра рано утром мы уедем и забудем об этом досадном недоразумении, — резко заявил он. — Ты поедешь с нами и по дороге подумаешь о том, что я сделал ради тебя. И не смей больше никогда разговаривать со мной таким непочтительным тоном! Маори никогда не поселится в «Гамильтон Касл» и не сделает меня посмешищем всего Окленда!

Если ты хочешь набраться опыта, мы можем устроить ее на кухню, но, как мне кажется, она слишком тщеславна, чтобы оставаться твоей любовницей.

Он еще раз смерил Пайку презрительным взглядом, а затем с гордо поднятой головой прошел мимо нее в дом и исчез на веранде.

Плачущая Хелен пошла за ним.

Пайка стояла, то открывая, то закрывая рот. На лице ее читался ужас. Это было хуже всего, что ей доводилось терпеть от пакеха. Обиднее насмешек детей в Даргавиле и унизительнее, чем поведение отчима… Она почувствовала прикосновение руки Дункана, который мягко обнял ее. «Я хочу уйти отсюда! Уйти!» — стучало у нее в голове, но она, словно окаменев, не могла сдвинуться с места.

Внезапно пронзительно вскрикнула Оливия и без чувств упала на землю.

Алан тут же подбежал к ней, склонился над женой.

— Это все от выпивки, — с упреком пробормотал он.

Дрожащая Хелен тоже бросилась к матери.

— Пожалуйста, очнись, — лепетала она. — Пожалуйста!

— Скорее приведи кого-нибудь на помощь! — попросил Дункан Пайку.

Девушка сразу же помчалась искать Гордона. Она нашла его за столом.

Гордон и Аннабель выбежали в сад, не забыв, впрочем, сказать Абигайль, чтобы она немедленно привела доктора.

Вокруг началась суета, а Пайка думала только об одном: прочь отсюда! Как можно дальше! Нужно только быстренько попрощаться с Марианной.

В доме доктора горел свет. Абигайль громко постучала в двери. Когда ей никто не открыл, она повторила попытку. Когда наконец дверь со скрипом отворилась, Абигайль растерялась. Перед ней стоял Патрик О’Доннел.

Ей потребовалось мгновение, чтобы осознать, что его привело сюда: он был будущим зятем Фуллера и праздновал в семейном кругу, куда они ушли вместе с Гвен с праздника у Паркеров. Абигайль судорожно сглотнула. Сейчас не время сводить личные счеты.

— Пожалуйста, скорее, нам нужен доктор! — произнесла она, взяв себя в руки. — Оливия потеряла сознание и лежит в саду.

— Подожди! — Патрик бросился обратно в дом.

Спустя несколько минут он появился в сопровождении врача, одетого в изысканный костюм.

— Что случилось? — поинтересовался доктор Фуллер, по-прежнему бодрый и моложавый. — Пойдемте! — В руке у него уже был чемоданчик с инструментами, и он сразу пошел по улице.

— Я точно не знаю. Я сидела в доме и играла на фисгармонии. А Оливия была в саду и упала в обморок.

— Хм… — Доктор ускорил шаг, Абигайль едва поспевала за ним, с удивлением отметив, что Патрик пошел с ними и не отходил от нее. Впрочем, она старалась не думать об этом.

В доме Паркеров их встретила взволнованная Аннабель.

—

Она очнулась и несет какой-то бред. Пойдемте! Она лежит у себя в комнате.

Абигайль и Патрик остались одни в холле, как раз на том самом месте, где встретились днем, но теперь не решались даже взглянуть друг на друга. Абигайль уставилась на носки своих сапожек, а Патрик сосредоточенно рассматривал роскошную, написанную маслом картину, висевшую на стене. На ней было изображено бегство Те Кооти и его сторонников из Охинемуту 7 февраля 1870 года.

Глухое молчание, в котором читалось столько невысказанных упреков, было мучительным. Наконец оба заговорили одновременно.

— Абигайль…

— Я была неправа, что сказала тебе о своей…

Их взгляды встретились.

— Я восхищаюсь твоим мужеством, Аби. А я трус и скрываю свои чувства.

— Нет, ты просто боишься, что я снова разочарую тебя, — едва слышно произнесла Абигайль.

Вместо того чтобы возразить ей, он притянул ее к себе и поцеловал.

— Я тоже люблю тебя, — прошептал он. — И всегда буду любить.

Абигайль не хотела питать никаких надежд, но эти слова согрели ее сердце, и на мгновение она представила себе, что они могли бы всегда быть вместе. Но вот в его взгляде снова появилась решимость. В уголках губ пролегли суровые складки. Словно окаменевший, он стоял перед ней, стиснув зубы и сжав кулаки.

— Ничего не говори! — взмолилась она. — Я знаю, что ты женишься на Гвендолин. А я уеду. Далеко-далеко. Ведь если я останусь в долине гейзеров, мы не сможем расстаться. И тогда однажды я снова тайком поплыву на Мокоиа и отдамся тебе под деревом пурири. Мы будем жертвами своей запретной любви — пока я не сломаюсь.

— Это не из-за Гвен, уверяю тебя. Ты должна мне поверить! Это из-за моей дочери Эмили, которая ни с кем не говорит, даже с Гвендолин, но постепенно стала привыкать к ее присутствию. Если я прогоню Гвен, малышка будет безутешна…

Абигайль коснулась пальцем его губ.

Патрик понял. Тяжело дыша, он резко притянул Абигайль к себе и пробормотал:

— Я так хочу быть с тобой, любовь моя. Я не могу снова отпустить тебя на чужбину. Как часто я ругал себя за то, что не поехал тогда с тобой!

Они снова поцеловались, но Абигайль высвободилась и, не оборачиваясь, побежала к себе в комнату. Там она бросилась на кровать и заплакала. «Нужно уехать, и как можно скорее», — снова и снова вертелось у нее в голове, и женщина решила претворить в жизнь этот план в ближайшее время. Она сбежит на Южный остров, в Данидин, как хотела еще одиннадцать лет назад. И на этот раз ее никто не остановит.

Наконец Абигайль вытерла слезы, умылась, припудрила нос и отправилась к Оливии, поскольку, взглянув на часы, сообразила, что через несколько минут сменится век. «Может быть, там, на юге, я наконец познакомлюсь с мужчиной, в которого влюблюсь и который женится на мне, старой деве», — думала она, прекрасно понимая, что навеки отдала свое сердце Патрику. Если спустя одиннадцать лет он так волнует ее, то вряд ли ей удастся забыть его вообще.