В доме Шиллинга

Марлитт Евгения

Онъ осторожно завернулъ дощечки въ мягкую бумагу и положилъ въ боковой карманъ.

Люсиль сдлала недовольное лицо.

— Боже мой, сколько шума изъ-за тринадцатилтней двчонки! — проворчала она. — Хорошее начало! Если маленькая горбунья съ черными цыганскими глазами и на портрет такъ повелваетъ и покоряетъ себ всхъ, что же должно быть въ дйствительности. Берегись, Феликсъ! Она съ первыхъ минутъ причиняетъ споры и раздоры, а я не подчинюсь ни за что. Пусть она попробуетъ!

Она такъ забавно, сердито и вмст съ тмъ граціозно представила

жестомъ, что царапаетъ глаза, что старый баронъ восторженно крикнулъ: «великолпно», а Феликсъ схватилъ маленькую жестикулирующую розовую ручку и нжно прижалъ ее къ своей груди.

— Вдь я буду съ тобой, Люсиль! — сказалъ онъ задушевно.

— И другъ Люціанъ не устоитъ передъ такой очаровательной чародйкой такъ же, какъ и его сынъ, — засмялся старый баронъ, пожирая пламеннымъ взоромъ изящную фигуру двушки въ объятіяхъ молодого человка.

— Ну, Феликсъ, когда же отправляешься?

— Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Хорошо, такъ значитъ завтра же въ полдень. О нужныхъ бумагахъ мы позаботимся утромъ, — ршилъ старый баронъ. — Горничная, которая теперь хнычетъ въ отел, понятно отправится вмст съ вами.

— И ты въ самомъ дл хочешь такъ покинуть Германію, Феликсъ? — серьезно спросилъ молодой баронъ. — Не повидавшись съ матерью своей невсты…

— Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, — прервала его Люсиль въ ужас. — Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вн, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ — она поставитъ на ноги вс полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не длать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.

— Безъ всякаго промедленія, — отвчалъ онъ твердо и ршительно. — Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мн это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю вс усилія, чтобъ примириться, будь увренъ въ этомъ.

Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.

— Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… — онъ хотлъ сказать — не любишь, но проглотилъ эти слова при взгляд на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мста, шумно отодвигая стулъ.

Во время послднихъ объясненій у нея на лиц появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ соф, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стны, сла на нее и прислонилась головой къ рзьб, украшавшей стну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылк, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее. Эти великолпные блокурые волосы такъ пошли бы къ свжему личику, но здсь они лежали, какъ чужіе. Она сидла такъ со сложенными на колняхъ руками, съ выраженіемъ безмолвнаго презрнія на устахъ и съ полузакрытыми глазами — какъ олицетворенный протестъ противъ соучастничества въ беззаконныхъ дяніяхъ.

Старый баронъ бросилъ

на нее искоса полунасмшливый, полусердитый взоръ.

— Пожалуйста, Арнольдъ, не порти жизнь этихъ дтей, — вскричалъ онъ своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ. — Феликсъ славный малый, въ его жилахъ нтъ лягушечьей крови! Въ молодости я ни за что бы иначе не поступилъ. Кто не уметъ ловить улыбающееся ему счастье — не человкъ, a тряпка. Позвони-ка, сынъ мой, пусть Адамъ подастъ шампанское.

— Адамъ, папа? Да вдь ты его прогналъ сегодня посл обда.

Старый баронъ посмотрлъ кругомъ широко открытыми удивленными глазами, какъ будто не вря тому, что слышитъ, потомъ, вспомнивъ, ударилъ себя по лбу.

— Проклятая исторія! Я безъ него не могу обойтись, — проворчалъ онъ сердито. — Неужели онъ въ самомъ дл ушелъ, старый дуракъ.

— Да, отецъ, по твоему настоятельному приказанію, — сказалъ молодой баронъ. — Ты обошелся съ нимъ очень дурно сегодня.

— Ба! не долженъ ли я былъ надть перчатки и привтствовать его, когда онъ сыгралъ такую плохую шутку и предалъ своего господина?

— Я говорилъ съ Адамомъ, — горячо вступился Феликсъ, — онъ былъ вн себя отъ горя. Я не понимаю даже, какъ можно было его заподозрить въ этомъ — такое подлое предательство, и мой дядя…

— Молчи! Твой дядя мошенникъ! — закричалъ старикъ своимъ львинымъ голосомъ, и краска гнва покрыла его лицо. — Онъ обокралъ меня такъ же, какъ и тебя лишилъ наслдства. Какъ и гд онъ похитилъ мою тайну, трудно угадать, вдь этотъ негодяй себ на ум. Онъ всю жизнь бродилъ во мрак, но ее онъ подслушалъ, укралъ, это врно. Ну, довольно объ этомъ!

Онъ откинулся на спинку кресла.

— Если господинъ Адамъ еще не одумался и не вернулся, пусть Христіанъ подастъ шампанское, — приказалъ онъ спокойно.

Баронъ Шиллингъ отворилъ дверь и отдалъ приказаніе.

Изъ сней послышался шумъ голосовъ, но никто изъ присутствующихъ не обратилъ на это вниманія.

Дверь быстро захлопнулась… Вскор посл того въ салонъ вошелъ слуга съ подносомъ, и вмст съ нимъ ворвался все усиливавшійся шумъ. Изъ общаго гула выдлялись восклицанія изумленія и ужаса.

— Чортъ возьми! Кажется уличный скандалъ перешелъ къ намъ въ домъ, — вскричалъ старый баронъ, прислушиваясь. Онъ выпрямился, опираясь руками на ручки кресла, и взглянулъ на вошедшаго слугу, у котораго посуда подозрительно звенла на поднос.

— Что съ тобой? — вскричалъ онъ. — Ты блденъ, какъ мертвецъ, и дрожишь, какъ несчастный гршникъ! Что тамъ случилось?

— Это изъ-за Адама! — проговорилъ, запинаясь, молодой лакей.

— Изъ-за Адама? Разв онъ вернулся, негодяй?

— Нтъ, сударь, только его Анхенъ. Она уцпилась за сторожа Фрица и не хочетъ идти домой къ бабушк.

— Ей тамъ и длать нечего, — она принадлежитъ отцу, а его домъ въ дом Шиллинга. Почему онъ не возвращается? Пусть тотчасъ же придетъ!

— Адама, сударь, только что вытащили изъ воды — онъ умеръ.