В движении вечном
Шрифт:
Хуже некуда была текущая успеваемость, а за постоянные пропуски занятий неоднократно вызывали в деканат. Итак, угроза вылета после первой же сессии становилась все реальнее. Такая перспектива теперь представлялось даже катастрофичнее, чем непреодолеть абитуриентский барьер когда-то, и этот новый "дамоклов меч", даже успев толком нависнуть, уже терзал, резал вживую. Возвратиться на провале в родной поселок под насмешки и зубоскальство исподтишка бывших завистников представлялось теперь не иначе как подлинным адом.
Осознавая, что скользит стремительно по наклонной плоскости, Игнат вдруг спохватывался.
Однако с чего начать?
Как раз это и было понятно. Очевидно со слабейшего звена. Начинать подвижки логично было именно с того, что сейчас даже чисто интуитивно представлялось наиболее труднопреодолимым.
Круглова.
Впрочем, и помимо всякой интуиции оценочная статистика на практических по математике выглядела наиболее удручающей. Вызовы к доске следовали раз за разом, а в результате:
– - Са-а-вершенно неверно! -- снова и снова топорным обухом в обрыв, и снова очередной "неуд" в журнал.
Проблемы с решением задач были и были немалые. Однако, опять же, что-то на уровне интуиции подсказывало, что не это обстоятельство в данном случае определяет. Определяющим виделось не само умение решать задачи по факту, а именно то явственное, возникшее с первых занятий, почти органическое чувство неприязни.
И начать необходимо именно с этого. Надо попытаться наладить. Подойти, объясниться, довериться.
И вот однажды после занятий Игнат впервые подошел к ней. Подошел к этой самой грозной представительнице свирепой троицы, подошел с понятной робостью, подошел, колеблясь, лишь с крупицей надежды, но... произошло поразительное! -- как неузнаваемо может преобразиться человек в зависимости от того, какая из двух сторон его духовной сущности вдруг проглянет наружу.
Трудно и припомнить сейчас, с чего он начал. Как пытался, слегка заикаясь, сбивчиво, довести, разъяснить свое твердое намерение измениться. Измениться, засучив рукава, взявшись за дело настойчиво, самозабвенно, взяться немедленно прямо с сегодняшнего вечера.
Что он говорил далее? -- нет, нет, и последующих слов ему сейчас не припомнить. Но вот что он прекрасно запомнил и запомнил навсегда -- робость его улетучилась прямо с первых мгновений. Как в недавние школьные времена в час жесточайшей скуки прорывалось наружу "нечто ему досель совершенно не свойственное, циничное и безжалостное", преображая неузнаваемо в миг, точно также неузнаваемо преобразилась и она, эта "самая свирепая представительница". Преобразилась точно также мгновенно, неузнаваемо, но с другим знаком.
Скрипучий, придавленный крючок предстал в одно мгновение в образе обаятельной, чуткой и даже привлекательной женщины. Даже ее лицо, зажатое совсем недавно в непроницаемый свинцовый панцирь, преобразилось мгновенно, неузнаваемо. Теперь и лицо ее, казалось, излучало явственно чуткость, внимательность, лучилось улыбкой, лучилось чем-то родным и близким, знакомым еще сызмальства.
Да, да, слов тогдашних ему теперь не припомнить, он лишь помнит, что уже очень скоро она говорила ему "ты", и он прекрасно запомнил то чувство, что возникло очень скоро после начала беседы.
Помнит он и ее последние слова:
– - Ну, теперь беги! - сказала она напоследок легким голосом. -- Не откладывай.
И он побежал... нет! --- он полетел как на крыльях в свою маленькую общежитскую комнатку. Ведь напоследок он услышал в напутствие несколько слов легким голосом, сказанных как человеку родному и близкому, и это теперь были его крылья, невесомые крылья надежды, что возносили воздушно над прежним: неодолимым, гнетущим. И это прежнее нынче казалось лишь прежним.
И он открыл учебник, открыл тетради, не дожидаясь вечера. Он впервые после школы взялся за домашнее задание в точности так, как приступал некогда в школе к решению трудной задачи, задачи, казавшейся до невозможности сложной. И он просидел также заполночь, до разноцветной истомы в глазах, переворошив целый ворох пособий, конспектов, но назавтра шел на занятия бодро и скоро. Он шел на занятия, не сомневаясь нимало в дальнейшем, ведь теперь на руках у него было главное --- теперь на руках было то вдохновляющее светлое чувство, что они заодно.
Но.
Но через часик всего снова гремело топорным обухом студеное "вы", обрывая внутри, повергая в растерянность, страх; снова при малейшей запиночке прежний придавленный гнутый крючок, вздернув вверх длинный тощий палец, уничижительно гваздал:
– - Са-а-вершенно не верно!.. са-а-вершенно!
* * *
Он, именно Игнат Горанский оказался очередным избранником в злополучной тринадцатой группе образца 1976-года.
И поделом, пришло время по полной ответить за старое. Исток мы знаем, а вот налицо и исход. Вот в данной цепочке событий случайность как "понятая" необходимость.
Именно он Игнат Горанский был избран из немалого числа ничем не лучших оболтусов, но ведь на лбу-то у него это написано не было. Опасались многие, и, предупреждая ужасный финал, решались на аналогичный доверительный разговор.
– - Какая женщина! -- даже восклицал впоследствии Серега Гончар под впечатлением. -- Вот ты... честно скажи, ты бы подумал?
И, не дожидаясь ответа, добавлял совсем иным тоном, качая головой и разведя руки:
– - А назавтра...
ГЛАВА ПЯТАЯ
СВЕРШИЛОСЬ
1
В начале сессии
Экзаменационной сессии в институтах предшествует зачетная, и прошла она для студента Игната Горанского на удивление просто, если бы не единственное исключение. Круглова зачет ему так и не поставила.