Въ двнадцатомъ часу

Шпильгаген Фридрих

— Дальше, дальше! тутъ никакого дла нтъ до мистера Уэсли.

— Напротивъ, очень много. Вотъ такъ мистеръ Уэсли съ утра до ночи мн въ уши жужжалъ, какъ бы ему хотлось знать, любитъ ли его мистрисъ Дургамъ, и что онъ головы бы своей не пожаллъ, только бы узнать о томъ хотя одно словечко, и все говорилъ тому подобный богохульныя рчи. Ну а тогда въ памяти моей была еще жива исторія съ мистеромъ Сорри, который застрлился у меня въ пятомъ нумер. Смерть я боялась, чтобъ мистеръ Уэсли такихъ же бдъ не надлалъ мн! Вдь вы, господинъ баронъ, не можете себ представить, что за народъ эти англичане; особенно если они еще на флейт играютъ — что это за ужасные люди! Мои желзные горшки на кухн ничто противъ нихъ! Слдовательно, надо было помочь бд. А тутъ какъ-разъ случилось мн видть въ послднее время, что мистрисъ Дургамъ то и знай, что пишетъ да пишетъ. Я и спросила разъ у нея, что это она все пишетъ, а

она мн на то: «Дневникъ» Какъ услыхала я это, такъ сейчасъ и пришло мн въ голову, что вотъ случай угодить мистеру Уэсли, еслибъ только можно доставить ему хоть на нсколько минутъ этотъ дневникъ. А изъ романовъ-то я давно начиталась, что въ дневникахъ всегда то написано, что желательно узнать. Вотъ какъ похали Дургамы покататься, а я сюда — вотъ въ эту самую комнатку, господинъ баронъ — и что же? На этомъ самомъ стол лежитъ дневникъ, который видно мистрисъ Дургамъ забыла спрятать; вотъ вамъ сущая правда, хоть сейчасъ присягнуть. Я съ книгою опять внизъ, да и жду мистера Уэсли, а сама думаю, что онъ наврное раньше домой вернется. А тутъ и вечеръ скоро насталъ — его все нтъ. Я ужъ хотла книгу назадъ отнести, какъ вдругъ они вс втроемъ вернулись: мистеръ и мистрисъ Дургамъ и мистеръ Уэсли. Время уже было позднее. Какъ изволитъ припомнить господинъ баронъ, это случилось въ тотъ вечеръ, когда мистеръ Уэсли внесъ на рукахъ мистрисъ Дургамъ по лстниц. На другой же день Дургамы ухали, а чрезъ нсколько дней посл ихъ отъзда ухалъ и Уэсли, и все это привело меня въ такое отчаянное положеніе, что я совсмъ голову потеряла и о книг совсмъ у меня изъ головы вонъ. Вотъ только теперь о ней я вспомнила, какъ увидла, что вы, господинъ баронъ, точно въ такомъ же злополучномъ положеніи находитесь, какъ и бдный Уэсли. А чтобъ вы, господинъ баронъ, поврили, что я вполн честная женщина, такъ вотъ вамъ и шкатулка, въ которой книга лежала.

При послднихъ словахъ госпожа Шмицъ вытащила изъ длиннйшаго кармана своего платья шкатулку и поставила на столъ.

— А вотъ и золотыя бездлушки, которыя вмст съ дневникомъ лежали и за которыя я и десяти талеровъ не могла бы дать, еслибъ принесли мн ихъ подъ залогъ.

При этомъ госпожа Шмицъ выхватила изъ другого кармана нсколько золотыхъ вещицъ и положила ихъ на шкатулку, приговаривая:

— Теперь совсть у меня чиста, какъ у новорожденного младенца.

Было ли такъ трогательно утшительное сознаніе въ своей высокой нравственности, или для напряженныхъ нервовъ требовался облегчительный исходъ, только Шмицъ горько зарыдала и одною рукой закрыла глаза, другую же подняла къ небу, какъ трагическая героиня, принимающая ядъ въ пятомъ дйствіи, и поспшила скрыться за дверь.

Глава шестнадцатая.

«И все это произошло изъ-за ничего!

Я воображалъ всмъ быть для нея, какъ и она была для меня всмъ. Но я не былъ для нея всмъ — слдовательно, все это было только маскарадное представленіе, въ которомъ по ошибк отравляютъ друга и тмъ глупымъ шуткамъ придаютъ ужасный конецъ. Такъ зачмъ же умеръ Фрэнкъ Дургамъ? Но ему не слдовало умирать; это я былъ лишнимъ человкомъ, который могъ убраться на тотъ свтъ неоплаканный и осмянный. Боже мой! Боже мой! отчего это вышло? Разв я желалъ чего-нибудь другого, кром того, чтобъ видть ее счастливою? Не согрвался ли бы я въ тишин на солнц ея счастья? Не любилъ ли я ее, какъ цвтокъ любитъ свтъ, какъ любилъ я все, что прекрасно, съ-тхъ-поръ, какъ научился думать? О какимъ я былъ пустымъ, тщеславнымъ безумцемъ, когда воображалъ себя необходимымъ цлителемъ всхъ ранъ на свт!.. Но она разв мене виновата? Не она ли умышленно питала мое безуміе? Не съ ея ли губъ я слышалъ, что она меня любитъ? Кого же она обманывала? Себя или меня, или насъ обоихъ? Принесла ли она меня въ жертву своей гордости, просто только для того, чтобъ дать удовлетвореніе своей гордости, что вотъ хоть разъ въ жизни она даритъ свою любовь по свободному выбору? Бдная, бдная женщина! сколько ты должна была выстрадать до-тхъ-поръ, пока твое благородное сердце, помутилось и твой свтлый умъ помрачился! Тебя угнетала благодарность къ твоему мужу — какъ же теперь тебя должна мучить твоя неблагодарность? Благодарность бичевала тебя плетьми, неблагодарность скорпіонами язвитъ!

А между тмъ не несешь ли и ты, какъ многіе, казнь за грхи своихъ родителей? Бросилась ли бы ты въ объятія демона гордости, приведшему тебя къ погибели, еслибъ ты могла опираться на врную руку отца? Не эта ли гордость была единственнымъ наслдіемъ, доставшемся теб отъ несчастной матери? И чмъ была для нея эта гордость, какъ не противоядіемъ отчаянія? Бдная мать! бдная дочь!... И не могли ли теб помочь эти талисманы? Это тоненькое золотое колечко, которое ты сняла съ охладвшаго пальца любимой руки, которую ты

поцловала съ горячею нжностью? И эта цпочка, которая украшали бдняжку, можетъ быть, и въ самый вечеръ смерти предъ пошлою публикою маленькаго театра? И этотъ медальонъ, въ которомъ скрывается вроятно ея портретъ... Боже великій! что это?»

Увидвъ портретъ въ медальон, Свенъ вздрогнулъ, какъ-будто молнія упала къ его ногамъ. Онъ не врилъ своимъ глазамъ. Самъ демонъ, должно быть, смется надъ нимъ; но — иначе не можетъ быть: этотъ превосходный, на эмали писаный портретъ красиваго мучжины, красоту котораго ни страсти, ни безпутная жизнь не могли ослабить — это былъ портретъ его отца!..

—

На двор смеркалось, въ комнат царствовала ночь, а Свенъ все сидлъ въ своихъ креслахъ, облокотившись головою на руку неподвижно, какъ-будто спалъ. Наконецъ онъ тихо поднялся, тихо перешелъ въ смежную комнату, одлся, почти не сознавая что длаетъ, опять вернулся, положилъ книжку .и золотыя вещицы въ шкатулку, взялъ ее съ собою и какъ лунатикъ тихо и молча вышелъ, не обращая вниманія на возгласы попавшейся ему на лстниц госпожи Шмицъ, не отвчая на вопросъ изумленнаго швейцара: «Разв вы изволите выходить, господинъ баронъ?» Онъ вышелъ изъ дома и перешелъ улицу, направляясь прямо къ дач.

Глава семнадцатая.

У подъзда дачи стояли два экипажа, карета и телега, на которой установлено было много чемодановъ. Въ сняхъ на встрчу Свену попались люди, несшіе другія дорожныя вещи. Свенъ заглянулъ въ отворенныя двери опустлой комнаты; изъ прислуги никого не видать. Въ зал встртилъ онъ стараго англичана, который выходилъ изъ гостиной съ большимъ портфелемъ подъ мышкой и, какъ только увидлъ Свена, тотчасъ затворилъ за собою дверь изъ гостиной. Выпрямившись во весь ростъ, онъ съ полуиспуганнымъ и полувраждебнымъ видомъ смотрлъ на непрошеннаго гостя. Старый камердинеръ былъ всею душой преданъ мистеру Дургаму, и должно быть, въ эту минуту страшныя мысли мелькали въ его голов.

— Я желаю видть мистрисъ Дургамъ, сказалъ Свенъ.

— Мистрисъ Дургамъ никого не принимаетъ, отвчалъ старикъ тихо, но очень отчетливо, и не двигаясь съ мста передъ дверьми.

— Мн непремнно надо ее видть.

— А я говорю вамъ, что это невозможно.

— Я самъ въ этомъ удостоврюсь, сказалъ-Свенъ, подходя къ двери.

— Назадъ! крикнулъ старикъ, грозно поднявъ руку.

Въ эту минуту дверь тихо отворилась и сама Корнелія показалась на порог. Она была въ траурной одежд, черный крепъ обрамливалъ ея лицо, покрывшееся смертной блдностью при вид Свена.

Старикъ отступилъ. Корнелія и Свенъ стояли другъ противъ друга. У Свена дрожали ноги, все тло его дрожало, онъ съ трудомъ держался на ногахъ. Корнелія, какъ бы ища опоры, положила руку на дверную ручку; но скоро оправилась и сказала голосомъ, звучавшимъ твердостью:

— Вы пришли проститься съ нами. У насъ в дом страшный безпорядокъ, потому что мы узжаемъ на слдующемъ пароход. Впрочемъ, со старыми знакомыми не слдуетъ церемониться; прошу...

Она повернулась въ гостиную. Свенъ послдовалъ за нею. Старикъ тоже вошелъ за ними, подвинулъ кресла къ дивану и зажегъ свчи въ канделабр, стоявшемъ на камин. Корнелія между тмъ пригласила Свена садиться и заговорила беззвучно-равнодушнымъ, совсмъ чуждымъ ей голосомъ, отъ котораго у Свена сердце облилось кровью:

— Отъздъ нашъ ршенъ довольно неожиданно. Докторъ желалъ какъ можно скоре отправить Эдгара въ боле благотворный климатъ Италіи. Кром того, во Флоренціи или въ Гену мы должны встртить сэр-Джорджа Блунта, дда моихъ дтей съ материнской стороны; на него я возлагаю вс надежды для Китти. Вы знаете, что все состояніе принадлежитъ Эдгару. Докторъ ожидаетъ насъ на пароход; онъ такъ добръ, что хочетъ проводить своихъ паціентовъ. Это мн тмъ пріятне, что мистеръ Смитъ взялъ на себя трудъ привести въ порядокъ наши дла... Благодарю васъ, Смитъ; кажется, этого довольно. Пожалуйста доложите мн, когда дти будутъ готовы.

Бросивъ взглядъ подозрительный и враждебный на свою госпожу и ея гостя, Смитъ удалился. Корнелія все время сидла спокойно и ни разу не взглянула на него, но когда онъ затворилъ за собою дверь, она встала, торопливо прошлась по комнат, вдругъ остановилась противъ Свена и, сложивъ руки на груди, съ глубокой страстью, рзко отличавшеюся отъ ея притворнаго спокойствія, воскликнула:

— Зачмъ пришли вы сюда? Разв вы не понимаете, что я узница, что ко мн приставленъ сторожъ, который неохотно отсчитываетъ мн минуты свободы? Конечно, конечно, прежде я была обязана отвтственностью только моему мужу, теперь отъ меня требуетъ отвтственности цлый свтъ. Я должна бояться своей горничной, потому что она можетъ поставить мн въ вину улыбку, не подходящую къ моимъ траурнымъ одеждамъ.