Въ двнадцатомъ часу

Шпильгаген Фридрих

— Не отецъ ли это домой вернулся?

Когда посл ночи, наполненной страшными призраками, наступило наконецъ утро, и Свенъ собрался съ силами, чтобъ прогнать лихорадочные призраки, тогда онъ гораздо отчетливе понялъ свое положеніе — отчетливе, но не утшительне. Рзкая логика Бенно безпощадно разорвала завсу, которую страсть накинула на его глаза. Онъ задавалъ себ вопросъ, не правъ ли, былъ Бенно, утверждая, что Корнелія никогда его не любила истинно, и притомъ тутъ было обстоятельство, снова тревожившее его сомнніемъ и даже заставлявшее бояться, чтобъ сомнніе не обратилось въ достоврность. Противъ желанія Бенно и съ опасностью ухудшить свое положеніе, онъ, какъ только пришелъ въ себя, сейчасъ приподнялся и написалъ нсколько строкъ къ Корнеліи, умоляя ее написать къ нему хотя бы одно слово. Отвта не было, а между тмъ она должна же знать, что онъ боленъ, что нтъ возможности ему прійти къ ней, что онъ уничтожается отъ горя и тоски, и того, что не можетъ ее видть. И какъ можетъ выносить ея сердце — если только у нея есть сердце — мысль, что онъ боленъ, что онъ терпитъ

адскія муки, и не усладить его каплею бальзама? Свенъ отчаявался въ ней, въ себ, въ цломъ мір. Но прежде всего въ Бенно. Бенно точно переродился. Онъ, который до того времени, такъ легко умлъ схватить хорошую и веселую сторону во всхъ случаяхъ жизни, у котораго всегда была на-готов остроумная выходка при самыхъ чувствительныхъ ударахъ судьбы — а его ли жизнь была бдна такими ударами! — въ вастоящемъ происшествіи какъ-будто въ дйствительности видлъ между небомъ и землею такъ многое, чего мудрецамъ не воображалось и во сн. Онъ не хотлъ или не могъ ничего сказать о Корнеліи, кром этого: «Она образцовая сидлка; о, еслибъ она и наполовину была такою же образцовою женой! Насколько я знаю, она и лишняго дня здсь не останется, какъ только состояніе здоровья Эдгара позволитъ ей пуститься въ путь. Я очень сомнваюсь, чтобъ предписанное мною продолжительное пребываніе въ Италіи, которое теперь уже ршено, могло принести Эдгару существенную пользу.»

Чмъ боле Свенъ углублялся въ мрачныя предположенія насчетъ всего относящагося до Корнеліи, тмъ усердне наблюдалъ онъ въ бинокль за дачею, какъ это было въ первые дни, и все также безуспшно. Дверь на терасу уже не отворялась можетъ быть оттого, что дождь не переставалъ лить почти безпрерывно съ той несчастной достопамятной ночи. И когда бдный страдалецъ переносилъ свой взоръ съ вершинъ деревьевъ, потрясаемыхъ дождемъ и втромъ, на дачу, безмолвную какъ могила, тогда ужасомъ его охватывало предполаженіе, что Корнелія удетъ не простившись съ ним, а можетъ быть ужъ и ухала, и онъ никогда уже не увидитъ ее. Тогда нападала на него тоска, доводившая его почти до сумасшествія.

Глава тринадцатая.

Въ это время госпожа Шмицъ усердно ухаживала за своимъ молодымъ жильцомъ, страдальцемъ, больнымъ душою и тломъ, и оказывала ему много великихъ услугъ, которыхъ онъ хотя никакъ не признавалъ, но именно поэтому сама маленькая хозяйка тмъ выше ихъ и цнила. Одаренная чудесной врожденной ей догадливостью, значительно увеличенною прежнею практикой, когда страсти ея постителей принимались въ разсчетъ, и отчасти потому и доставлявшей ей выгодныя спекуляціи, госпожа Шмицъ давно уже вывдала тайну, что душевное состояніе Свена не настолько спокойно, насколько это было желательно для ея личныхъ интересовъ.

Госпожа Шмицъ имла инстинктивное отвращеніе отъ меланхоліи, вроятно, потому что она часто видала ее въ связи съ неспособностью уплачивать представленные векселя, и еще потому, что при настоящей практик, въ качеств домовладлицы и содержательницы щегольскихъ меблированныхъ квартиръ для одинокихъ и семейныхъ жильцовъ, она узнала на опыт, что большая часть жалобъ на неисправную прислугу, на жидкій кофе, на угаръ, дурно запирающіяся окна, музыкальныхъ сосдей, на шумъ уличный и прочія тому подобныя жалобы происходить отъ меланхолическихъ жильцовъ. Правда, до-сихъ-поръ отъ Свена не слыхать было никакихъ жалобъ; въ глазахъ госпожи Шмицъ онъ былъ образцовымъ жильцомъ, по истин великолпнымъ экземпляромъ холостого жильца; но — госпожа Шмицъ хорошо это знала — съ меланхолическими жильцами далеко не уйдешь. Они могутъ застрлиться — подобный случай дйствительно произошелъ въ ея дом по милости англичанина, зараженнаго сплиномъ; они могутъ за ночь надуматься и вообразить, что небо въ этомъ город слишкомъ душитъ ихъ, и на другой же день уложить вещи — да и поминай, какъ звали. Въ качеств женщины и хозяйки меблированныхъ квартиръ, госпожа Щмицъ считала своею обязанностью употребить вс средства, чтобъ вывдать причину задумчивости Свена. Немного прошло времени, какъ хитрая іозяйка открыла эту тайну. Вдь была же причина, почему бинокль всегда находился на столик около его качалки на открытомъ балкон; не трудно было понять, что Свенъ при короткихъ разговорахъ съ нею о хозяйственныхъ длахъ каждый разъ сводилъ разговоръ на извстную даму, и вроятно ему очень нравилось общество извстной дамы, а иначе онъ не сталъ бы проводить цлые вечера день за день въ извстной дач.

Такимъ образомъ Шмицъ узнала гораздо прежде совершавшейся катастрофы, почему драгоцнное спокойствіе мистера Томлинсона, жившаго какъ-разъ подъ квартирою Свена, нарушалось шагами по ковру надъ его головой по цлымъ ночамъ непрерывно взадъ и впередъ. Теперь и сомннію не было мста. Мистеръ Дургамъ утонулъ во время катанья на лодк; Свена, промокшаго насквозь, принесли безъ чувствъ въ квартиру; госпожа Шмицъ напрягала силы своего ума, чтобъ докопаться настоящей сути этой ужасной исторіи; на помощь къ ея проницательности подоспло случайное подслушиваніе у замочной скважины въ дверяхъ Свеновой комнаты, когда друзья вели такіе горячіе разговоры. Шмицъ расхаживала по таинственному убжищу своей гостиной, которая находилась въ нижнемъ этаж, направо отъ подъзда, напротивъ швейцарской, расхаживала и обдумывала, что предпринять въ такомъ затруднительномъ положеніи. Вдь это адская исторія — именно такая же, какъ четыре года тому назадъ, когда Бобъ Уэсли ухаживалъ за красавицей; только тогда исторія не принимала такой убійственный оборотъ, какъ теперь, когда Дургамъ холоденъ и мертвъ лежитъ въ могил.

— Чего бы не далъ баронъ, чтобъ...

Тутъ госпожа Шмицъ

съ испугомъ оглянулась, потому что послднія слова она произнесла вслухъ, по своей дурной привычк. Никто ее не слышалъ, никто и слышать не могъ, однако она встала съ своего большого кресла, затворила на ключъ двери, повсила черный шелковый переднйкъ на замочную скважину, потомъ подошла къ старомодной конторк, стоявшей въ углу комнаты, открыла ее, вынула изъ выдвижного ящика шкатулку чернаго дерева, поставила шкатулку на столъ около лампы и отперла ее серебрянымъ ключикомъ, воткнутымъ въ замокъ. Въ шкатулк лежала книжка въ сафьянномъ переплет, какія обыкновенно употребляются женщинами для записыванія стиховъ, особенно имъ нравящихся, или другихъ подобныхъ потребностей, и кром того въ ней лежали, нкоторыя недорогія золотыя вещицы. Шмицъ разсматривала эти сокровища — что случалось съ нею не въ первый уже разъ, и кто посмотрлъ бы со стороны, какъ она, наклонивъ голову, зоркими, сверкающими глазами разсматривала все, что было въ шкатулк, тому невольно пришла бы на память старая сова, которая поймала мышку и глубокомысленно разсматриваетъ ее въ своихъ когтяхъ. Наконецъ она отстегнула застежки у книги и стала перелистывать страницы.

— Кто могъ бы это прочесть? ворчала она: — вотъ онъ могъ бы прочитать, потому что онъ знаетъ по-англійски. И что онъ далъ бы, чтобъ только имть ее въ рукахъ своихъ! Съ-тхъ-поръ прошло уже четыре года, а все-же тутъ много должно быть такого, что было бы очень полезно, еслибъ онъ только могъ это знать. Ну, разумется, остального я не осмлюсь ему показать, разв что въ крайней надобности. И затмъ я вздохнула бы свободно, а ужъ какъ бы мн хотлось вздохнуть свободно! Какъ тутъ быть? Гм! гм!

Госпожа Шмицъ не могла въ этотъ вечеръ ни на что ршиться, да и на другой день тоже. Наконецъ въ одинъ сумрачный и дождливый день она положила книжку на подносикъ изъ новаго серебра, на который поставила кофе, и собственноручно принесла въ комнату Свена.

При ея вход, Свенъ очнулся отъ оцпеннія, въ которое впадалъ по цлымъ часамъ, и тотчасъ схватился за книгу.

— Что это вы принесли мн, милая госпожа Шмицъ? спросилъ онъ, не поднимая глазъ отъ книги.

— Кофе, господинъ баронъ, сказала хозяйка и поставила подносъ на столикъ у постели. .

— А это что такое? спросилъ онъ, указывая на книгу.

Рука госпожи Шмицъ дрожала, когда она торопливо устанавливала кофейный приборъ; ея голосъ тоже дрожалъ, когда она поспшно произносила слдующія слова, точно ее очень торопили:

— Одна англичанка жила у меня за много лтъ предъ этимъ и забыла у меня эту книгу. Мн все хотлось показать ее господину барону, и вотъ я придумала, что именно теперь кстати, когда господинъ баронъ такъ скучаетъ... Но вотъ опять! слышите ли, какъ барабанитъ мистеръ Томсонъ? Вдь эдакъ онъ вс колокольчики оборветъ!

Только ленты отъ чепчика разлетались, когда она бросилась за дверь.

Глава четырнадцатая.

Какъ только Свенъ остался одинъ, онъ снова погрузился въ оцпенніе, изъ котораго на минуту вырвало его появленіе хозяйки. Но вотъ взглядъ его случайно упалъ на книгу въ сафьянномъ переплет; онъ сталъ обдумывать, какимъ образомъ она попала ему на столъ. Машинально взялъ онъ книгу въ руки и вдругъ содрогнулся, когда взглядъ его упалъ на прекрасный англійскій почеркъ, которымъ исписаны были страницы... «Не говорила ли она объ англичанк, которая много лтъ назадъ оставила у нея эту книгу, или мн только померещилось?» Поспшно пробжалъ онъ нсколько строкъ, которыя возбудили въ немъ интересъ; потомъ онъ сталъ все читать отъ начала до конца, не думая уже о томъ, что не иметъ никакого права читать чужія тайны, а съ тревожнымъ предчувствіемъ перелистывалъ страницу за страницей.

Фанни — такъ назову я героиню этой истинной исторіи — никогда не знала своего отца. Ея мать, будучи баядеркою, обладала благороднымъ характеромъ, который возмущался противъ недостойнаго обращенія, и предпочитала крайнюю нищету блеску позора. При такой обстановк, гд развратъ общее правило, гд соблазны въ колосальныхъ размрахъ, она сохраняла чистоту. Она была любимая и, за свою красоту, прославленная танцовщица, но никто не имлъ права похвастаться ея благосклонностью. Но тутъ узнала Констанца моего отца, узнала къ своему несчастью. Онъ былъ блестящій, красивый господинъ, искусный во всхъ родахъ обольшенія, особенно въ искусств съ помощью развращеннаго и себялюбиваго сердца притворяться честнйшимъ, прямодушнымъ человкомъ. Казалось, онъ былъ пораженъ красотою Констанцы, восхищенъ ея добродтелью, и съ такимъ искусствомъ облекся личиною восторженнаго, чистосердечнаго поклонника, что для доврчивыхъ глазъ благородной двушки эта личина была непроницаема. Такъ какъ онъ не жилъ въ томъ город, гд Констанца занималась своимъ искусствомъ, но, по его словамъ, жилъ вмст съ отцомъ въ помсть, подъ строгимъ надзоромъ угрюмаго, суроваго старика, то могъ только изрдка, и то украдкой, видться съ своею возлюбленной; слдовательно, въ ихъ отношеніяхъ не было. недостатка въ волшебной таинственности, которая иметъ особенную прелесть для большинства характеровъ, особенно такихъ фантастическихъ, каковъ былъ у Констанцы. Но къ чему распространяться насчетъ развитія ежедневныхъ драмъ? Жестокая развязка слишкомъ скоро нагрянула. Несчастный соперникъ кавалера написалъ безыменное письмо Констанц, въ которомъ предупреждалъ ее отъ сближенія съ человкомъ, который былъ извстный развратникъ, который не можетъ сдержать общанія жениться на ней посл смерти отца, тмъ боле не можетъ, что отецъ его умеръ два мсяца назадъ, а самъ онъ лтъ восемь женатъ на прекраснйшей и достойнйшей женщин, отъ которой иметъ уже троихъ дтей.