В дыму войны
Шрифт:
Напускная, палочная воинственность или искренний энтузиазм?
Бой закончился. Кое-где вспыхивают запоздалые одиночные выстрелы.
Недавние рыцари, превратившись в шакалов, без единой крупицы воинственного пыла в лицах наперегонки снуют около убитых и раненых. С одинаковым рвением выворачивают карманы своих товарищей и врагов.
Молодой немецкий офицер, одетый с иголочки, похожий на купидона, лежит на траве в луже крови. Я, приняв его за убитого, нагибаюсь, чтобы снять великолепный полевой бинокль.
«Мертвый»
Неприятный холодок пробегает по телу. Кажется, что это галлюцинация.
Выстрел я услышал уже после того, как кусочек свинца пробуравил мне правое плечо.
Падая, видел впившиеся в меня глубокие лихорадочно горевшие глаза, уже подернувшиеся маслянистой тусклостью смерти, и кусочек синего неба.
Вторым выстрелом он взорвал свою черепную коробку.
Помню подбежал рыжий ефрейтор четвертого взвода Акимов и, по-мужицки крякнув, всадил мертвому офицеру штык между ребер и поднял его на воздух, как ржаной сноп.
– Не надо, Акимов! – пробормотал я. – Не надо, голубчик!
У меня сквозное ранение правой стороны груди и, кроме того, пробита левая нога выше колена.
С наслаждением отдыхаю в походных парусиновых бараках полевого госпиталя.
Ночью раны болят сильнее, чем днем.
Бессонница. Врач угощает бромом, морфием, опием. Противно, но говорят необходимо.
В выходное отверстие обеих ран утром и вечером вставляют марлевый жгут для вытяжки гноя.
Каждая перевязка – пытка.
Стискиваю зубы от боли, и каждый раз из глаз катятся крупные слезы. Лучше бы этот немецкий купидон укокошил меня совсем!
Сестра милосердия Шатрова, симпатичная пройдоха, утешая меня на перевязках, говорит:
– Потерпите, голубчик! Будьте мужественны до конца. Помните, что все это вы переносите во имя родины, веры, царя.
Слова ее кажутся мне наглой иронией. Она, вероятно, читает в моих глазах, знает мое отношение к этим фетишам.
Ординатор Вайнштейн утешает охающих и плачущих на перевязках по-иному:
– Ну, господа, как вам не стыдно впадать в подобный сантиментализм!
Ворочая зондом в пробитых грудях, в шеях, в ногах, в животах своих пациентов, которые орут благим матом и плачут, он забавно резонерствует:
– Ужасно, знаете ли, любит русский человек поплакать…
Прошел через шесть полевых госпиталей и попал наконец в уездный городок. Это – юго-западный Окуров. Все русские уездные города похожи друг на друга, как два тухлых яйца.
За последние недели такая масса впечатлений и переживаний, что, кажется, сознание не сможет все вместить; передо мной, как на экране, проходит прифронтовая полоса во всем ее красочном многообразии.
Чем дальше от передовых позиций, тем больше всякого рода военных учреждений, тем больше в этих учреждениях ненужного, примазавшегося
При взгляде на шумное море пестрых маркитантов кажется, что вся мобилизованная буржуазия и интеллигенция окопалась в тылу.
Рвачи, мародеры, шкурники, спекулянты, шулера, карьеристы и альфонсы всех мастей и народностей России как мухи облепили штабы, лазареты, управления, канцелярии, интендантства, склады, саперно-инженерные конторы, снабженческие пункты. Одни одеты с иголочки, другие в потертом, лоснящемся замасленном платье.
И вся эта наглая, прожорливая, беспокойная стая хамелеонов неумолчно шумит, суетится, обсуждает проблемы побед и поражений.
Хамелеоны в курсе решительно всех событий, все знают из «достоверных» источников, что они до смешного самоуверенны и развязны.
При встрече с начальством расстилаются до земли. За глаза говорят о начальстве пренебрежительно, играют в либерализм.
Лазареты прифронтовой полосы чуть неежедневно осаждаются журналистами, «специальными» военными корреспондентами, репортерами, фотографами, начинающими писателями.
Все эти «работники» пера, как и маркитанты, одеты в защитный цвет.
Они навязчивы, юрки, неутомимы, изобретательны, нахальны и необыкновенно жадны до сенсаций. Они буквально выматывают душу раненым. Просят автографы, выспрашивают…
– Как вы сказали? Ах, повторите, пожалуйста, еще раз!.. Что вы сказали?
Раненых солдат угощают шоколадом «Сиу» и асмоловскими папиросами.
Солдаты добродушно курят папиросы, уплетают за обе щеки шоколадные плитки и в знак признательности врут корреспондентам в три короба о своих подвигах, о немецких зверствах.
Эти «сведения», купленные у раненых за асмоловские папиросы и шоколад «Сиу», писатели земли русской печатают в газетах и журналах.
На этих «данных», добытых «собственными» и «специальными» корреспондентами, воспитывается русское «общество». По этим «данным» будущие историки составят «историю» войны 1914 года.
Поверили глупцы, другим передают.Старухи вмиг тревогу бьют,И вот общественное мненье.Так было сто лет назад. Так и сейчас. Только теперь вместо комических старух-сплетниц, которыми гордилась когда-то Москва, подвизаются на этом поприще молодые люди и зрелые мужи с университетским образованием.
Лежу в офицерской палате. В томительном однообразии ползут дни. Палату обслуживают санитарки. Легко раненые офицеры охотятся на них в коридорах, затаскивают в ванну, запираются там на крючок. Когда один запрется, другие на цыпочках подходят к двери, в замочную скважину подсматривают.
Мой сосед по койке, капитан Борисов, человек весьма ограниченный, некультурный и по причине своей ограниченности несносный патриот, попросил сестру принести книги для чтения.